Петр Игнатов - Записки партизана

— Договорились, — сказал я. — Садись ужинать.

Он прижался головой к моему плечу и шепотом, как в детстве, пожаловался:

— Ты… ты — и вдруг поверил, что я могу быть лодырем… Мы посмотрели друг другу в глаза — так легче иной раз объясняться, чем словами, и я впервые заметил, что Геня догнал меня в росте; пожалуй, будет таким же широкоплечим и стройным, как и старший сын…

Через четыре месяца торжествующий Геня принес мне справку об окончании шоферских курсов.

— А как дела в школе? — спросил я.

— Вчера был последний экзамен, — ответил Геня. Он не прибавил даже, что перешел в десятый класс, это само собою разумеется: быть отстающим ему не позволили бы ни его гордость, ни чувство долга.

Гитлеровцы нависли над Крымом. Наша команда особого назначения в эти дни сразу стала похожа на строго дисциплинированную боевую единицу. Каждый в ней чувствовал: враг рядом. Не теряя минуты, надо учиться достойно встретить его.

Мой институт теперь круглосуточно вырабатывал медикаменты и взрывчатку для снаряжения мин и гранат. Вошла война вплотную и в комбинат: его механические мастерские должны были срочно приступить к изготовлению восьмидесятидвухмиллиметровых минометов.

Не так-то легко наладить срочно совершенно новое производство, пользуясь к тому же для выпуска продукции только подсобным материалом. Евгений с Ветлугиным сидели сутками в мастерских. Меня всегда радовала их мужественная, большая дружба. Они были очень несхожими внешне, но в эти дни у них и в выражении лиц, и даже в тембре голоса появилось что-то общее. Только у Евгения взгляд холоднее, пристальнее. Глаза же Геронтия Николаевича — карие и слегка выпуклые — лихорадочно горели, и вся его некрупная, ладная и очень подвижная фигура говорила об огромном напряжении, в котором он жил в те дни.

И наконец они добились своего… Первые образцы были готовы. На рассвете ранней нашей кубанской весны Евгений и Ветлугин уехали с комиссией испытывать новый миномет.

Я ждал телефонного звонка от Евгения — и не дождался. Решил — неудача… Под вечер пришел в казарму. Навстречу мне поднялся Виктор Янукевич.

— Какие новости, Петр Карпович? Неужели комиссия не приняла?

Мы сидели с Виктором молча, уткнувшись в газеты. Разговаривать не хотелось. Наконец совсем поздно, к ночи, они подъехали на полуторатонке к самой казарме.

Я глянул на Женю, тот улыбнулся мне одними глазами.

— Комиссия работу оценила на «отлично». Но дело не в этом, папа. Когда мы ехали с полигона домой, у нас с Геронтием возникла мысль: мы не имеем права быть обычным партизанским отрядом. Уже хотя бы по одному тому, что среди нас много инженеров. Мы должны стать специализированным отрядом минеров-диверсантов: рвать поезда, мосты, плотины, склады, минировать дороги, разрушать переправы. Что вы скажете на это, Виктор? Папа?

— Это значит, — ответил Янукевич, — что нам снова нужно учиться: какие же мы минеры!

— Не узнаю товарища, — засмеялся Ветлугин, — кто-кто, а ты учиться всегда был рад.

— Пойдем-ка, Женя, в горком, — предложил я. — Поскольку речь идет о новом лице нашего партизанского отряда, вопрос этот нужно согласовать с партийным руководством.

…В горкоме в последние дни было полно народу: сюда ехали низовые работники из станиц, директора предприятий шли к секретарям с ворохом неразрешенных вопросов.

Марк Апкарович проводил очередное совещание. В перерыве он увидел нас, схватил обоих под руки и потащил в какую-то маленькую комнатушку, где не было ни телефонов, ни обитых кожей кресел.

— Рассказывайте.

Женя в трех словах изложил свое предложение. Марк Апкарович хлопнул себя ладонями по коленям и не то с досадой, не то с одобрением выкрикнул:

— А я тебе что говорил?.. Вы — люди ученые, поэтому и отряд должен быть особенным — научно действующим. Ясно: вы должны быть минерами, да такими, у которых другие отряды смогут поучиться. — Он помолчал, что-то обдумывая, потом сказал: — Я постараюсь раздобыть для вас парочку мест на высших республиканских курсах минеров в Ростове. Подберите двух товарищей, самых подходящих для этой цели.

И снова Женя, Литвинов, Ветлугин, Янукевич и я сидели ночью в штабе противовоздушной обороны и «перемывали косточки» каждому из членов нашей команды. Неожиданно Женя предложил:

— Пошлем Кириченко.

— Ох, не пугай меня, а то я заплачу! — выкрикнул Ветлугин.

Мы все рассмеялись. В самом деле, Кириченко на первый взгляд никак не походил на ловкого и увертливого парня, каким в нашем представлении должен был быть минер. Человек огромного роста, с плечами — хоть рояль на них взваливай, неповоротливый увалень, Кириченко выглядел медведь медведем. Был он замкнут, неразговорчив; если же и говорил, то так медленно, что терпения не хватало его слушать, и таким гулким басом, что начинало гудеть в ушах. Только светло-серые глаза его, спрятавшиеся под черными бровями, выдавали его душу: они светились спокойным, ровным светом и были добрыми, как у ребенка. Он и правда совсем не умел сердиться.