Шарль Азнавур - Прошлое и будущее

Смотрю на солнце сквозь затемненные стекла очков. В редкие моменты бездействия я не испытываю скуки. Должен признаться, что вообще никогда не скучаю. В такие минуты мне случается думать о сыне апатрида [2] Человек без гражданства (здесь и далее примеч. пер.). , которым я являюсь, — о том, кого американцы назвали бы a surviveг [3] Тот, кто выжил (англ.). . Если теперь я имею все, это не значит, что я забыл о прошлом своих близких. Нет, я храню его в уголке своей памяти и теперь, неожиданно для себя достигнув возраста семидесяти девяти лет, хотя правильнее было бы сказать «на склоне дней», когда у меня нет никаких важных дел, предаюсь мечтам. Молодые мечтают о будущем, я же, поскольку будущего мне отпущено не так уж много, стремлюсь вернуться к истокам, погружаясь в свое прошлое. Стоило, пожалуй, сказать «в наше прошлое», поскольку прошлое никогда не принадлежит полностью кому‑то одному, напротив, оно коллективно, особенно если речь идет об армянской семье. Я думаю о том, что мог никогда не увидеть солнца. Мог так и остаться в выхолощенной сперме отца, который страдал, надрывался, выбивался из сил, чтобы выжить в том долгом пути, в том проклятом пути по пустыне от Стамбула до Дамаска. Орды курдов, которых впоследствии постигла та же участь, и османские войска преследовали и мучили несчастных, чтобы присвоить то немногое, что они могли унести с собой, скажем, золотые зубы, украшавшие их рты. И смерть тебе, интеллектуал, и на кол тебя, священник, и повесить, и обезглавить, и изнасиловать тебя, молодая женщина или старуха, и пусть вдребезги разобьется о дерево голова брошенного со всей силы младенца, ведь этот хруст так приятен!

Я мог выкидышем исчезнуть в песках пустыни, в то время как моя бедная мать, истекая кровью, продолжала бы долго и мучительно умирать, отпустив меня из мира, в котором младотурецкое правительство так стремилось стереть всех армян с лица земли. Ну их с Богом, вернее, к черту их, этих гонимых и сломленных армян, и в путь, к «Окончательному решению [4] * Нацистский план геноцида евреев и цыган. »! О! Прекрасно сказано!

Дер эс Зор — так называется кладбище, где похоронено около полутора миллионов моих людей, моих родственников, предков, ограбленных, изнасилованных, убитых во имя чистоты расы, во имя религии, во имя чего поистине, спрашиваю я вас? Во имя Энверов и Талатов [5] Турецкие политики, члены младотурецкой партии в 1908 и 1909 годах организовавшие два государственных переворота вместе с Джамал — пашой, а затем участвовавшие с ним в триумвирате 1913 года , пашей — уголовников, убийц без стыда и совести, на свой лад переиначивших Коран, который на самом деле не оправдывает подобных кровопролитий. Талат — единственный массовый убийца, чья статуя все еще стоит на одной из площадей Турции.

Окончательное решение? Осечка вышла, голубчики, вам не удалось меня поймать. И пусть кому‑то это не понравится, но я остаюсь человеком помнящим. Я не стал таким уж заклятым врагом турецкого народа, и теперь мне бы очень хотелось посетить страну, где родилась моя мать, но… но… но.

Я родился на исходе путешествия по аду, там, где начинается рай, называемый эмиграцией. В жизни тех, кому, как и моим родителям, удалось спастись от геноцида, было столько несчастий, что большинство из них избегало разговоров о своих предках. Если и упоминали о них, то так редко, что мне и моей сообщнице, сестре Аиде, удалось в течение жизни восстановить лишь отдельные фрагменты семейной истории — не так уж много на самом деле. «Посмотри, откуда мы пришли и где мы теперь…» Из‑за чрезмерной деликатности или чтобы не ворошить слишком болезненные воспоминания, родители лишь изредка упоминали в разговоре историю сотен тысяч разбросанных по всему миру армян, тот долгий путь, начиная с бегства от ужасов геноцида и кончая приездом в страны, принявшие их. И только по обрывкам фраз, которыми ненароком обменивались люди, перенесшие одни и те же испытания, нам удалось составить отдаленное представление о массовом переселении армянского народа. Не подлежит сомнению лишь тот факт, что путешествовали они не в первом классе, не с чемоданами от Виттона, заполненными несколькими нужными вещами и кучей ненужных, и без кредитных карточек в бумажниках. И сейчас, когда я вижу кое‑как упакованные скудные пожитки приезжающих со всего света эмигрантов, в которых все их богатство — столь ценный для них жалкий хлам, от которого с презрением отказался бы самый последний старьевщик, сердце мое разрывается. Я не виноват в их несчастьях, но все равно испытываю стыд и чувство вины.