Юрий Давыдов: Никто не узнает наших имен

Дворцовая историйка разыгрывалась за кулисами Истории.

На сцене Истории происходили события истинно драматические.

Было коллективное подвижничество «хождения в народ». Завязалась отчаянная схватка горстки героев с самодержавием. Взлет революцион­ного духа, безоглядность жертвенного порыва революционеров остано­вили на России «зрачок мира».

В августе1879 года возникла «Народная воля». В порядок дня был поставлен и «центральный акт» — цареубийство.

Рубеж 70—80-х годов отмечен лихорадочным состоянием элиты. В формуле — «кризис верхов» — не только аспекты политические и административные, но и спектр настроений и чувств.

Смятением дышат страницы дневника будущего Александра III, страницы тетради с толстым кожаным переплетом и металлическим зам­ком: «Просто ужас, что за милое время!», «Господи, дай нам средства и вразуми нас, как действовать! Что нам делать!», «Самые ужасные и отвратительные годы, которые когда-либо проходила Россия — 1879 и начало 1880 г.»

Причитали не в одной лишь Северной Пальмире, но и в белокаменной ,где некий граф заносил в свою памятную книжку: «Мы живем как на вулкане. Спаси, господи, Россию от страшного внутреннего зла!» А военный министр сетовал, что многие официальные лица «бездейству­ют и потакают самым опасным для общественного спокойствия про­исшествиям».

Однако не все желали «потакать». Нашлись и нежелающие. На­шлись и объединились в августе1879 года, чуть ли не в день с возникновением «Народной воли».

Основоположников-народовольцев было одиннадцать-двенадцать. Они задались целью ниспровергнуть самодержавие и самодержца. Не желавших «потакать» было тринадцать. Они решили «парализовать зло, образовать железный круг около его величества и умереть вместе с ним, если ему суждено погибнуть».

«Мы,— заявлял один из тринадцати,— торжественно поклялись, что никто и никогда не узнает наших имен... Мы основали лигу, род ассоциации, управляемой тайно и неизвестной даже полиции, которой, впрочем, и без того многое остается неизвестным».

Жалобы на плохое состояние политической полиции, как и желание добиться ее высокого профессионализма, тоже одна из примет «кризи­са верхов».

После халтуринского взрыва в Зимнем дворце (февраль 1880 года) был призван на спасение династии «варяг» — М. Т. Лорис-Меликов. Граф называл Третье отделение «гнусным учреждением», «нарывом», «пучиной мерзости»... То не был голос совести и сердца, а было недовольство и раздражение администратора, сознававшего необходимость реоргани­зации сыска. Чтобы управлять тройкой, пусть и чудо-тройкой, надо дер­жать вожжи в одних руках.

Его союзницей в деле совершенствования тайной полиции явилась княгиня Юрьевская. «В этом надо отдать ей полнейшую справедли­вость,— признавал Лорис-Меликов.— Она подготовила почву и однажды сказала мне: «Теперь говорите государю, я уже говорила ему».

Почему княгиня Юрьевская поддержала Лорис-Меликова? Сущест­вует упоминание, что у нее были давние счеты с Третьим отделением: когда-то шеф жандармов, державший сторону императрицы, грозился «истребить» соперницу-«девчонку». Если это и верно, то все-таки слиш­ком невесомо, чтобы определять поведение княгини Юрьевской. Нет, она, лично она, и, вероятно, горячее прочих, жаждала сильной и всепро­никающей полиции. Только сохранив царя от покушений террористов, она могла рассчитывать на корону.

В августе 1880 года Третье отделение собственной его величества канцелярии было заменено департаментом полиции министерства внут­ренних дел, бразды которого принял генерал от кавалерии граф М. Т. Лорис-Меликов.

Тот же аноним из числа тринадцати, письмо которого мы цитировали выше, сомневался в надежности даже «хорошей полиции». Ибо: «Поли­ция — это институт, где каждый отбывает свою повседневную обязан­ность, только о ней и думая». Иная статья, подчеркивал аноним, «мы, на­ши агенты». Ибо: «...все избраны из заклятых врагов социалистов. Поли­ции бегут нигилисты, нас они не знают и принимают за своих собратьев».

Приведенные строки адресованы княгине Юрьевской. Будучи союз­ницей Лориса, она приняла и роль посредницы между «Т. А. С. Л.» и Александром II.

Письма, лежащие перед нами, внешне красивы.

Голубоватая бумага; в левом верхнем углу монограмма, увенчан­ная короной. Чернила плотные, на растворе нигрозина, и, как сказал бы каллиграф, «хорошо сходящие с пера». Слегка наклоненный вправо, «приятный во всех отношениях» почерк человека, привычного к кабинет­ным занятиям и вполне владеющего французским. Никаких помарок на всех тридцати страницах. На двух из них — увесистая печать красного сургуча того добротного качества, который придает оттиску глянцеви­тость. На печатях отчетливы и лавровый венок, и звезда с лучами, и крест, похожий на орденский, и надписи: «Т. А. С. Л.», «БОГ И ЦАРЬ», «1879», «СПБ. ОТДЕЛЕНИЕ».