Мария Романушко - Карантин

И вот мы здесь, с Ксюшей. К боксам-распределителям – длинная очередь “скорых”. Улыбчивая Наташа ходила куда-то, пытаясь ускорить наше попадание в распределитель, – безрезультатно. Стоим, ждём… Полчаса, сорок минут… Когда выезжали из дому, у Ксюни было тридцать девять. По дороге она вспотела, температура немного спала. Но сейчас опять начинает неуклонно повышаться…

…Итак, было 20 сентября 1994 года, мы сидели в “скорой” в длинной очереди к распределителю и высматривали в окошко Колю Шастина: он обещал подъехать и помочь с Ксюшиным устройством. (По крайней мере, так понял Гавр, когда звонил Коле перед нашим выходом из дома).

Коли не было. И я пошла к центральному входу, посмотреть: вдруг он нас ждёт там, а мы уже здесь. Шастина не обнаружила, но зато встретила священника, который шёл по двору в полном облачении. Он нёс в руках Чашу с Дарами. (Потом я подумала, что этого не могло быть, но я увидела именно Чашу с Дарами!). Батюшка был из храма Всех Святых, что на Соколе. Я очень обрадовалась этой встрече, подумала, что Всехсвятский храм, видимо, окормляет эту больницу, и тут же стала просить Гавра, чтобы он нам обязательно привёз батюшку сюда – причастить Ксюшу и Антона.

…И вот мы, наконец, в боксе-распределителе. И я так робко-робко спрашиваю:

– А мне можно с ребёнком остаться?… Она у нас не совсем обычная девочка: она с незнакомыми не разговаривает и из чужих рук ничего не берёт. Так что, никто, кроме меня, дать ей лекарство не сможет…

– Пожалуйста, – неожиданно говорит врач. – Отчего же нет? Да, а прививка у вас есть?

– Нет. Прививки нет.

Врач на минуту задумалась… Эта минута тянулась слишком долго, терзая мне сердце. Наконец, врач сказала:

– Ладно. Прививку вам сделают здесь. Скажете своему лечащему врачу, и вам сделают.

О, какое это было счастье! Это было действительно счастье: то, что нас с Ксюнечкой не разлучили. Счастье было так огромно и неожиданно, и от своей неожиданности просто ошеломляюще, – что все последующие испытания происходили как бы ВНУТРИ этого огромного СЧАСТЬЯ. Да, было больно, было трудно, было страшно, но мы с Ксюшей ни на минуту не переставали ощущать огромности свалившегося на нас подарка: МЫ – ВМЕСТЕ! “Господи, какое счастье!” – твержу я уже 22-й день нашего заточения.

Всё равно я бы не оставила свою девочку здесь одну. Но я приготовилась сражаться, вырывать это право когтями, слезами, мольбами, всеми доступными способами: обещаниями мыть полы во всём отделении, спать на коврике… И вдруг – такой Божий подарок!

Поэтому все последующие удары воспринимались не так остро и болезненно.

Ещё в распределителе мы узнали, что у Антоши точно дифтерия.

При первом же осмотре Ксюши в отделении врач без всяких сомнений заключил: “Дифтерия в осложнённой форме”.

Молодой строгий мужчина. Совершенно седой. Синие скорбные глаза. Я ему сразу поверила.

– Что значит “в осложнённой форме”?

– Зева и носоглотки.

– Доктор, а это очень…? (Я не могла договорить “опасно”, но он понял).

– Да! – сказал он резко, почти жёстко.

У меня внутри всё похолодело…

Нам отвели отдельный бокс. Мы вошли – и ужаснулись.

Маленькая комната с высоченным потолком – колодец. Серые, выкрашенные масляной краской, замызганные стены. В стенах тут и там дыры – как от гранатомёта. Огромная чёрная, в наростах ржавчины батарея. Такая же – через всю стену – ржавая труба. По всей стене – устрашающие чёрные пятна от газосварки. Кажется: только вчера была война…

Две железные койки, взрослая и детская, совсем маленькая, с решёткой на боку. Тёмный, почти чёрный стол. Две облезлые тумбочки. В углу – пеленальный столик, обшарпанный и грязный. Дырявый, вспученный линолеум на полу: буро-зелёный в центре комнаты и – совершенно чёрный от вековой, никогда не смываемой грязи по углам.

Стеклянные двери: из палаты в тамбур бокса. Из тамбура в коридор – тоже стеклянные. Широченное, почти на всю стену, внутреннее окно – в соседнюю палату. Там тоже такая же стеклянная стена. Во всех палатах стеклянные стены и стеклянные двери. Таким образом просматривается всё отделение – насквозь. Аквариум.

На окне – решётка.

Вид этой скорбной обители привёл нас в замешательство и ужас… Мы сели на мою койку, жалобно звякнувшую старыми пружинами. Сидели рядышком и молчали.

– В твоих рассказах про больницу было интереснее, – грустно сказала Ксюша, и я почувствовала себя последней врушкой.