Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

«Пан» был опечален тем, что до сих пор учителя нигде еще не работают, и сказал, что большинству педагогов пора подумать о перемене профессии, так как после победы немцев количество школ во много раз сократится; проявил интерес к «действующим» предприятиям, крайне удивился, узнав, что на Куреневке таких почти нет, и мечтательно продолжал «консультировать»: ведь у вас там имеются рыбные пруды, глина, леса! Вы свободно можете заняться гончарным производством и открыть скульптурную мастерскую по созданию бюстов Шевченко, например, Леси Украинки, Франко… У вас там все положительно возможности для организации таких предприятий!

Дальше «пан», увлекшись, начал плести такое, что мы, переглянувшись, едва удержались, чтобы не расхохотаться. Терпеливо дослушав его тираду до конца, мы поднялись со своих мест, поблагодарили за консультацию и собрались уже уйти.

Но пан консультант, вспомнив еще что-то, остановил Филиппа Григорьевича:

— Вы рисуете?

— Нет, — удивленно ответил Филипп Григорьевич.

— Жаль, а то открыли бы иконописную мастерскую учителей. На это немцы немедленно выдали бы разрешение и даже оказали помощь, — с оттенком разочарования и сожаления, что до сих пор не выявил художников, закончил свою консультацию председатель так называемого профсоюза освобожденного учительства.

На улице мы немало посмеялись над паном Терпило, однако пришли к выводу, что на время оккупации необходимо переменить профессию. Молчаливо продолжали двигаться в сумерках по обледенелым тротуарам. Но вдруг Филипп Григорьевич не стерпел и вслух подумал:

— Эх, если бы знать: как долго нам еще мучиться? Я молчу. Знаю: будет еще труднее.

В трамвае Филипп Григорьевич купил газету, а я пожалела рубль.

Газета была двойная, «рождественская», с рисунками и рассказами на старые, затасканные сюжеты, с моралью, которую легко угадываешь наперед и от которой тебя заранее тошнит. Редактирует газету новый редактор — профессор Штепа, успевший продаться оккупантам душой и телом и до того уж угодливый, что скоро переплюнет щедринского редактора газеты «Чего изволите?», или «Помои». Первую редакцию во главе с неким Иваном Рогачом, приехавшим откуда-то с Запада, арестовали за «крайний национализм», за «неблагодарность немецким вооруженным силам» и «немецким рыцарям», которые «освободили Украину от большевиков». Редакция, руководимая этим Рогачом, забыла, что «освобождение пришло благодаря оружию немецких рыцарей», что «теория национал-социализма — достижение фюрера и предназначена лишь для немцев», что судьба захваченной Украины — судьба обычной колонии. Забыв все это, газета «пагубно влияла на освобожденных…».

На первой странице рождественского номера в глаза назойливо лезло напечатанное на немецком и украинском языках рождественское приветствие немцам от… украинского народа, который в день немецкого рождества испытывает особое чувство радости, вызванное «освобождением». Мы многозначительно переглянулись с Филиппом Григорьевичем…

Тут же — огромная рождественская елка в «Великой Германии». Все украшения елки — трофеи «освободительного крестового похода»: захваченные у нас железные дороги, заводы, фабрики, рудники; в мешочках (рождественские подарки немецким детям) с надписанными цифрами — убитые, пленные. Из каждого такого мешочка выглядывали, смотрели на нас родные лица погибших советских людей.

Сводки на первой странице не было, и Филипп Григорьевич тут же свернул газету.

— Пригодится на обертку. Бумаги в этом номере много.

Еще несколько пассажиров развернули газету, но оригинальный рисунок ни у кого не вызвал улыбки…

Дома меня ждал все тот же голодный ужин, детский концерт и нервное возбуждение взрослых. Сегодня дети нервничают весь день: подохла Соседка — кошка. Мама нашла ее в сарае околевшую, где-то закопала, но неосмотрительно проговорилась об этом, и дети уже знают: это «он» ее задушил. «Он» — это голод, в их представлении очень худой, костлявый, желтый и страшный «дед», который ходит с мешком и посохом. Смело идет туда, где нет и картофелинки, а непослушные дети не хотят есть картофельную шелуху и требуют «печенья»… Успокаиваю детей тем, что к нашему двору, к ним «он» побоится подойти, так как еще имеются «поныки» из шелухи, а скоро достанем картошку, тогда «он» вовсе испугается и убежит.

— Куда? — спрашивают мальчики, а Маринка равнодушно и грустно слушает, свесив головку, которая на тонкой бледной шейке похожа на сломанный умирающий цветок…