Станислав Зарницкий: Дюрер

«Четыре книги о пропорциях» уже достаточно продвинулись вперед. Явственно проглядывала их структура. Первая часть — подробное описание того, как, прибегая к измерениям, можно сконструировать правильное изображение человеческого тела или его отдельных частей в натуральную величину. Во второй — таблицы, чертежи с проставленными размерами: мастер, отказавшись от первоначальной идеи создать одну-единственную фигуру-идеал, теперь уже рассматривает восемь образцов мужской фигуры и десять женской, обосновывает их пропорции и сравнивает между собой.

Нет, напрасно ворчит Пиркгеймер, что потратил бесполезно время на Евклида, что зря просиживал в библиотеке Региомонтана, пытаясь постигнуть тайну удвоения, утроения и прочих увеличений объемов. Вот результат его помощи — третья часть трактата. Объясняет здесь Дюрер живописцам, как, используя вспомогательные построения, можно по желанию уменьшать или увеличивать нарисованную человеческую фигуру, не нарушая ее пропорций. Разве этого мало? Живописец поймет и оценит этот подвиг. Да, Вилибальд, конечно, это было непросто, Евклид не давал здесь готовых решений. Тебе ли говорить об этом — ведь вместе продирались сквозь чащобу его постулатов? Не ворчи — время потрачено не зря. Третья книга заканчивается панегириком в честь учения о пропорциях. В четвертой части пытался Дюрер решить проблему изображения тела в движении, ту самую, ради изучения которой изобрел свою знаменитую куклу. Да, неплохо они поработали тогда с Зебальдом — десятки рисунков сохранились с тех времен. Теперь вместе с Шёном отбирали для гравюр наиболее удавшиеся, дорабатывали те, что не были тогда доведены до конца.

Книга приближалась к завершению. Пиркгеймер правил последние листы рукописи, где Дюрер объяснял метод, как с помощью кубов можно создать контуры человеческого тела в различных положениях и позах. Кубы служили каркасом. После того как они выполнили свою роль, живописец закруглял их углы, смягчал ребра, превращал в живое человеческое тело. Вилибальд ворчал: пусть Дюрер покажет ему картину, созданную по этому дурацкому методу, который он навязывает другим живописцам! Никогда он не поверит в то, что Альбрехт писал своих «Апостолов» по этим рецептам.

После рождества забрал Андреа рукопись — готовить к печати. Унес Шён доски с гравюрами, сверив напоследок с мастером каждый штрих, каждую проставленную на чертежах цифру. Перестал появляться Пиркгеймер. Говорили, что новый приступ подагры уложил его в постель — а скорее всего ему просто опротивели частые встречи с Агнес. Но по-прежнему каждый день приходили Хесс и Камерарий: Эобаний наблюдать за состоянием больного, а ректор для того, чтобы Дюрер разъяснил ему те или иные живописные термины и математические понятия, которые встречались в его книге.

Камерарий уже принялся за перевод дюреровского труда на латинский язык. Забирал у Андреа готовые листы и переводил прямо с них. Дело продвигалось крайне медленно: Камерарий не знал толком ни математики, ни живописи. А к тому же мешал ему и Пиркгеймер, который требовал, чтобы Дюрер доверил этот перевод ему: это, мол, его долг перед другом и святая обязанность. В результате остановилась вся работа, ибо сил у Вилибальда осталось ничтожно мало. Дряхлели некогда могучие и мудрые львы!

Закончив «Четыре книги о пропорциях», Дюрер не мешкая приступил к следующей, в которой собирался рассказать о своем понимании живописи, о ее роли и о значении прекрасного в жизни, он хотел обрушиться на истребителей картин, дать советы, как воспитать настоящего живописца. Снова извлек на свет божий записи, сделанные много лет назад, но рукопись почти не двигалась с места: совсем ослаб мастер, руки не слушаются, память стала дырявой — вычеркивал вечером непонравившиеся строчки в надежде утром изложить мысль более четко и ясно, а на следующий день уже не мог припомнить, что, собственно, намеревался сказать. Тем не менее не прервал работы даже в дни масленицы, которую в этом году после долгого перерыва — не знали, соответствует ли карнавал новому вероучению или нет, — отмечали по-старому: шумно, беззаботно, а главное, весело.

Из окна видел Дюрер, как тянулись из близлежащих переулков, из городских ворот, спускались от бурга толпы разряженных людей, веселящихся в предвкушении обильной еды и питья, интересных зрелищ и забавных происшествий, разговоров о которых хватит на весь год. Распри забыты, домашние свары отложены на целых три дня. Наступило царствование шутов — «дурацкое время». Шуты возьмут правление городом в свои руки, «низложив» городской совет. На рыночных площадях будут разыгрываться поучительные, обличительные, зубодробительные «фастнахтипили». Народ потешится и над отцами города, и над напой, и над Мартином Лютером, и над самим императором. В эти три дня все можно, все разрешено. Потом горожане успокоятся на год до следующего карнавала.