Станислав Зарницкий - Дюрер

Приходил Хесс — забирал мочу, колдовал над ней. Убеждал Дюрера, что вот так, опираясь на опыт и рекомендации лучших лекарей, сможет он установить характер недуга, подрывающего силы мастера, и уж потом наверняка найдет средство борьбы.

Тянулись в дом Дюрера живописцы, случайно оказавшиеся в городе и прослышавшие о чуде, сотворенном нюрнбергским мастером. Им с трудом приходилось преодолевать заслон, установленный Агнес. Но и прорвавшись в мастерскую, только немногие удостаивались чести видеть «Апостолов». Будто любимое детище от дурного глаза, оберегал их Дюрер.

В конце сентября привел к нему Андреа молодою гравера, прибывшего в Нюрнберг из Саксонии, просил Дюрера помочь юноше встать на ноги, приобщить к высокому мастерству гравюры. Отнекивался Дюрер, как обычно, ссылаясь на занятость. Но тем не менее разговор шел ладный, душевный. Чем-то напоминал подмастерье Бальдунга Грина, даже рисунки его были выполнены почти в той же манере. В беседе угораздило гостя сказать, что слышал он недавно, как где-то в Саксонии фанатики уничтожили дюреровский алтарь. Жаль, конечно, что очищение веры сопряжено вот с таким варварством. Приносит он мастеру искренние соболезнования. Напрасно Андреа дергал его за рукав. Слово уже было сказано.

Сразу прекратил Дюрер разговор, нахохлился, будто чем-то его больно обидели. Поспешил Андреа увести несостоявшегося ученика Дюрера, который так и не понял, что же произошло.

Долго не находил себе места Дюрер после их ухода, ходил из угла в угол — все думал. Отказался от ужина и ушел к себе. Такое поведение супруга сильно обеспокоило Агнес, и она приказала слуге не спускать с хозяина глаз всю ночь. Пристроившись в соседней комнате, слышал слуга, как ворочался мастер с боку на бок и вроде бы сам с собою разговаривал. Потом Дюрер оделся, прошел в мастерскую. Было слышно, как переходил он от одной картины к другой — грузными, беспокойными шагами. Останавливался, видимо, рассматривал их и снова принимался вышагивать по мастерской. Затем все затихло.

Дюрер подошел к «Апостолам» и резко отдернул занавеску. Лунный свет, падающий во все окна, залил четыре гигантские фигуры. Он пододвинул поближе скамью, тяжело опустился на нее. Сейчас, освещенные луной, апостолы походили на скульптуры. Свободные плащи, укутавшие их с головы до ног, лишились оттенков, приобрели жесткость темного камня. Апостолы продолжали заниматься своим делом. Лишь Павел гневно и осуждающе косил оком на мастера.

Четыре темперамента!.. Дюрер усмехнулся: люди всегда склонны видеть больше, чем есть на самом деле. Может быть, отсюда все их заблуждения и все их страдания? А это — всего лишь апостолы. Величественные, они навсегда застынут в гордом молчании. Пройдут столетия, а они так же сосредоточенно будут читать Библию, отыскивая в ней истину. И они будут молчать, от их имени будут говорить другие, уверовавшие в то, что именно им раскрылась эта истина.

Боже, наставь ходящих во тьме, вразуми их, избавь их от кровопролития, прекрати вавилонское непонимание Друг друга!..

Дюрер поднялся со скамьи, подошел к картине — и в ужасе отпрянул. Апостолы ожили в обманчивом лунном свете. Они вдруг стали отделяться от сковывающего их темного фона. Страшно вскрикнув, грохнулся мастер на пол, и тени, ринувшиеся на него изо всех углов, придавили его всей своей жестокой тяжестью…

Дюрер очнулся на постели в своей комнате, погруженной в полумрак. Он не помнил происшедшего. Старался вникнуть в то, что говорил склонившийся над ложем Эобаний, но смысл слов ускользал от него. В ногах, согнувшись в три погибели, сидел Вилибальд Пиркгеймер.

Несколько дней мастер пролежал неподвижно. Силился что-то вспомнить, нечто важное для него, о чем думал в ту злосчастную ночь. Нет, не припоминалось. Пришел навестить его Шпенглер и начал с извинений: не мог зайти раньше — много занимался городскими делами. По-прежнему приходится удерживать от крайностей враждующие партии. Рассказывал о новостях. Дюрер слушал его без интереса. И вдруг лицо его прояснилось — глядя на Шпенглера, вспомнил наконец то, о чем думал тогда, ночью, перед «Апостолами». С большим трудом понял Лазарус, чего хочет от него мастер. Язык еще плохо ему повиновался. Пусть он разузнает у членов совета, не согласится ли Нюрнберг принять в дар его последнюю работу — его «Апостолов». Ответ Шпенглер принес в тот же вечер: совет не имеет ничего против дара мастера Альбрехта, но… Дюрер понял. Приказал принести чернильницу и перо. Стал диктовать.