Максим Ларсонс - На советской службе (Записки спеца)

«Это правительственное постановление представляет собой крупный шаг вперед на хлебозаготовительном фронте. Это — ударная задача первейшего значения и прекрасное разрешение давно назревшей проблемы в общегосударственном масштабе».

Его ответ, изложенный в выражениях советского канцелярского стиля, чрезвычайно понравился его начальнику.

Когда я, оставшись с ним наедине, удивленно и с укором посмотрел на него, он ответил мне:

«Не беспокойтесь, вы со временем тоже научитесь «выражаться». А если нет, то тем хуже для вас. Что-же, неужели вы хотите, чтобы я из-за принятого уже постановления по поводу аграрного мероприятия, — которое меня лично не касается, ибо я, в качестве специалиста, не участвовал в разработке этого вопроса, — подверг бы себя опасности? Критика моя все равно не принесла бы никакой пользы, а я лишь стал бы в глазах моего начальника, от которого зависит мое существование и который сам не имеет самостоятельного мнения по этому вопросу, злостным критиком и противником советской власти. Я даже и не подумаю этого сделать. Моя искренность и откровенность была бы тут лишь идеалистическим вздором, совершенно не отвечающим советским условиям. Будьте спокойны, моя похвала все равно не приведет к тому, что это мероприятие будет иметь ожидаемый его авторами успех. И без меня все пойдет так, как оно неминуемо должно пойти, т. е., конечно, и этот эксперимент провалится. Помилуйте, ведь мы же к этому привыкли. Сегодня данную меру возносят до небес, а завтра, после того, как она на практике дала блестящий провал, она уже забыта. А виноват, конечно, спец. Что-ж вы хотите — такова жизнь. Можно подумать, что вы упали к нам с другой планеты, с Марса, что вас все это так удивляет. Ведь вы же не ребенок. Нужно брать жизнь так, как она есть. С волками жить, по волчьи выть. Против этого ничего не поделаешь. Нужно приспособиться к волчьему режиму — иначе безусловно пропадешь»…

Это общее лицемерие сказывается, конечно, и на официальном и канцелярском языке.

Я не говорю уже о лицемерии, которое проявляется в том, что смертная казнь официально стыдливо именуется «высшею мерою наказания», в стране, где расстрелы производятся по судебным и по несудебным приговорам, где смертная казнь — «физическое уничтожение» — стала обыденною мерою «социальной защиты».

Я говорю об обычном канцелярском языке. Советский казенный стиль пестрит выражениями, вроде: «входить в контакт», «координировать действия», «справляться с заданиями», «налаживать аппарат», «согласовывать работу», за которыми, в громадном большинстве случаев, не скрывается никакого конкретного содержания. Эти выражения и им подобные, взятые из прежней революционной журналистики, стали пустым звуком, и сейчас применяются, главным образом, для того, чтобы скрывать словесную суету переливания из пустого в порожнее, чтобы симулировать живую и активную деятельность и затушевывать отсутствие действительной деловой работы.

Революционные годы вообще сильно отразились на развитии русского языка.

Неукротимая жажда быть новым и оригинальным во всем и во что бы то ни стало хотя и привела к созданию ряда выразительных и характерных русских слов, но повлекла за собой вместе с тем и образование бесчисленных новых сокращенных слов, а тем самым и невероятное искажение русского языка. Некоторые из этих сокращений были ясны, легко произносимы, и потому немедленно вошли в обиход [19] Напр., «Госбанк» вместо «Государственный Банк», «Нарком» вместо «Народный Комиссар», «Селькор» вместо «сельский корреспондент», «Сексот» вместо «секретный сотрудник», «Волком» вместо «волостной комитет» и др. . Громадное же большинство этих новообразование в особенности сокращенные названия новых учреждений, организаций, должностей и т. д., были непонятны, неудобны для произношения, уродливы в лингвистическом смысле и противны характеру и духу русского языка [20] Напр., облком, окрпрос, окрзу цчо, вмбит, итр, мспо, мопр, соцстрах, моснарврапрабкооп, окрпромкредсоюз, крайколхозсоюз, керчгосметзавод, госмедторгпром, вридуправдел, замнаркомфина, замначвалупр. .

И в этом, сравнительно мелком явлении нетрудно усмотреть те же «потемкинские деревни», ту же картину несоответствия показного эффекта истинному положенно вещей.

Русскому многомиллионному народу, вследствие исторически сложившихся условий еще находящемуся в тисках неграмотности и невежества, — темп жизни коего, несмотря на войну и на глубокие потрясения последнего десятка лет, еще далеко отстает от темпа западно-европейских передовых стран, — вдруг, по мановению свыше, предлагается говорить сокращенными «сверх-словами», долженствующими отражать чрезвычайную быстроту советского темпа развития.