Александр Русов - Суд над судом - Повесть о Богдане Кнунянце

«Спустя некоторое время я получила записку от Лидии Станиславовны Шаверновской с приглашением на обед. Пришла.

— После обеда тебя ожидает сюрприз, — сказал Герасим.

— Какой сюрприз?

— Боимся, что пропадет аппетит, если скажем раньше времени.

— От волнения у мепя никогда еще не пропадал аппетит. Даже усиливался.

Оказывается, Шаверновской вместо именного удалось получить постоянный железнодорожный билет на предъявителя во II классе Николаевской железной дороги. А поскольку она ездила в Москву только два раза в месяц, все остальное время я могла пользоваться ее билетом для поездок в Москву на свидания с Богданом.

— Я еще денег у Красного Креста достану, — обещал Герасим. — Ты выясни, что им там нужно, в Таганке, мы поможем.

Мой партийный патрон Николай был очень доволен.

— Теперь у нас есть своя постоянная связная с Москвой, — радовался он».

В Москве бабушка останавливалась у Исаханянов, ходила на свидания к брату, выполняла партийные поручения и возвращалась в Петербург. С осени 1904 по весну 1905 года она видела брата не менее шести раз. В эти дни, как и в ранней юности, бабушкой владели противоречивые чувства. «Как хорошо жить на свете, как интересно», — пишет она в дневнике. И тут же: «На востоке понапрасну льется солдатская кровь, а Богдан с товарищами продолжают сидеть в тюрьме». Ее максималистские суждения о меньшевиках также, видимо, навеяны поездками в Москву, ибо внутрипартийная борьба в преддверии III съезда все более обострялась, и юная бабушка принимала непосредственное участие в осуществления переписки, связанной с обращением 22-х, которую вели заключенные Таганской тюрьмы.

Россия подходила к порогу, за которым было неизвестно что. Еще не успел выкипеть до дна энтузиазм российского либерализма, надеящегося заштопать навсегда разошедшийся шов, связывавший рабочую массу с самодержавной властью. Шендриковщина в Баку принимала эстафету московской зубатовщины, тогда как сам начальник Московского охранного отделения и вдохновитель движения С. Зубатов, оказавшийся меж двух огней, был отстранен от должности и сдан под надзор полиции. «Интеллигенты, — внушали рабочим поборники „полицейского социализма“, — хотят воспользоваться вами как грубой физической силой, захватить власть и вам же сесть на шею. Не верьте им».

Словом, очередной раз во всех смертных грехах обвинялись «интеллигенты». Те, которые в очках и шляпах, как сказали бы лет пятьдесят спустя. Они были виноваты в дороговизне и в грошовом заработке. В неразберихе и в том, что солдаты гибнут на фронте. Жупел «интеллигентства» служил тем аварийным клапаном, через который выпускали избыточный пар.

Итак, с одной стороны, за рабочие массы боролись «интеллигенты», с другой — «экономисты», зубатовцы, шендриковцы. Но и «интеллигенты» уже не составляли единую силу. Раскол продолжал углубляться, и это расхождение вчерашних единомышленников было, возможно, предопределено неизбежностью конфликта между реальным и идеальным, большинством и меньшинством, мужеством действия и прекраснодушием мечты, желанием и необходимостью — «землей» и «небом» революционного движения в России.

В конце октября на общей прогулке во дворе Таганской тюрьмы тринадцать заключенных договорились подать заявление прокурору Московской судебной палаты с требованием, чтобы дело каждого рассматривалось не позднее января 1905 года. Ответ должен быть дан до 10 ноября. В противном случае заключенные угрожали голодовкой. 10 ноября объявили голодовку восемь человек. Через четыре дня к ним присоединились еще пятнадцать заключенных. 16 ноября голодала уже вся тюрьма — около восьмидесяти человек. Спустя несколько дней о голодовке в Таганской тюрьме знала вся Россия. Назревала демонстрация протеста. Московский комитет отпечатал листовку «Голодовка в тюрьме».

Тогда начали отпускать под залог. Четверых выпустили в середине того же месяца. В декабре Дмитрий Васильевич Стасов внес тысячу рублей залога за дочь, и она была освобождена.

«Утром 28 ноября, — пишет бабушка в своих записках, — в Петербурге у Казанского собора состоялась демонстрация. День был воскресный. Мы с Айко жили в районе Технологического института, и когда вышли на Загородный проспект, то оказались в сплошном потоке студентов-технологов. На Невском наш поток слился с другим. Было много курсисток, студентов различных учебных заведений. Поговаривали, что в демонстрации примут участие рабочие фабрично-заводских районов.