Александр Русов - Суд над судом - Повесть о Богдане Кнунянце

Работая в прошлом году вместе с банвором Мехаком в типографии, я учила его ставить знаки препинания. Он все спрашивал, как нужно соединять друг с другом слова, чтобы они звучали внушительно. Я посоветовала ставить восклицательные, вопросительные знаки и многоточия там, где он затрудняется как следует выразить свою мысль, и он стал настолько ими злоупотреблять, что все его нынешнее послание состояло из одних восклицаний. Подписывался он „Инженер Мехак“ и очень гордился этим самовольно присвоенным званием.

Арменак Ериванцев сказал, что отец в последнее время ходит запуганный, боится скандалов.

— Вот видишь, — сказала я. — Так что лучше не поднимать шума.

В половине десятого, возвращаясь с бульвара, мы встретили Мехака с каким-то парнем. Видно, все это время они следили за нами. Мехаку не терпелось узнать о результатах переговоров с сыном владельца типографии. Я едва заметно кивнула ему, что все, мол, в порядке, и мы разошлись, не показав вида, что знаем друг друга.

На прощание я попросила Арменака предупредить отца, что если он не согласится отдать шрифт добровольно, то шрифт все равно украдут, но только возьмут тогда гораздо больше».

Очередное «впадение» в гимназическую экзаменационную жизнь на сей раз было связано в бабушкиных записках с экзаменом по истории.

«Мне попался билет, по которому требовалось рассказать об эпохе Петра Великого. Девочки предупредили меня, что на экзамене присутствуют городской голова Новиков, архимандрит и кто-то из попечительства. Но я не различала лиц. Перед глазами лишь плыло зеленое сукно большого стола и много-много голов. Я так была сосредоточена на ответе, что не узнала даже своего покровителя, который два года назад помог мне устроиться в гимназию после ареста и увольнения из заведения св. Нины с „волчьим билетом“.

Закончив ответ, я оглядела сидящих за столом. Господин в пенсне наклонился к начальнице гимназия Магдалине Михайловне и что-то шептал ей. Другой улыбался то ли лукаво, то ли насмешливо. Я стала вспоминать, не сказала ли чего лишнего.

— Как думаете, — спросил меня тот, что улыбался, — мог бы появиться в наше время такой же политический гений, как Петр Великий?

— Да, но им бы руководили совсем другие мотивы и идеалы.

— Какие же? — ехидно поинтересовался господин в пенсне.

Я отвечала как можно уклончивее.

Вся красная, выхожу из экзаменационной комнаты, а навстречу мне из другой, боковой двери выходит тучный, высокий господин — Александр Иванович Новиков.

— Подождите, ученица Кнунянц. Вы очень хорошо отвечали. Вам непременно нужно учиться дальше. Когда Магдалина Михайловна принимала вас в эту гимназию, она сказала, что вы сможете учиться здесь только до восьмого класса. Не все от нее зависит… Я хотел бы помочь вам. В августе собираюсь быть в Петербурге. Живу я там на Мойке — вот адрес. Пусть ваши братья помогут вам попасть в Петербург, а там уж я устрою вам и стипендию, и все остальное. Договорились? Если не будет средств, отправите мне в первых числах августа письмо или телеграмму — я пришлю денег на дорогу и скажу, где остановиться».

«Стук в дверь. Входит Кирилл Грошев.

— Ты что лежишь, Фаро? Нездорова? Тебя все ищут — Леля, Марго, Егор, Трдат. Я прискакал сюда, решив, что раз ты не была на экзамене, значит, заболела или что-то стряслось.

— Я просто рано пошла.

— Ну и как?

— Все в порядке.

— Я так волновался за тебя, что совсем потерял голову.

— Напрасно.

— Все шутишь. А я так страдаю.

— Не нужно, Кирилл. Ты пока выйди в переднюю, я умоюсь, оденусь. Вечером у меня занятия в Балаханской школе. Через час выезжать.

И вот мы пьем с Кириллом чай, молчим. Он мрачен, угрюм. А я уже в мечтах своих брожу по петербургским улицам, ищу Мойку. Хочется побыть одной, собраться с мыслями.

На вокзале меня поджидал Егор Мамулов.

— Таким стала занятым человеком, что днем с огнем не сыщешь. Прямо измучился, сколько дней не вижу тебя. Экзамены идут, а я совсем не могу заниматься. Вот узнал, что едешь в Балаханы, пришел проводить.

Что это они все — сговорились, что ли?

— Как не стыдно! Взрослый, идейный человек, считаешь себя революционером. „Не могу учиться…“ Я же не в силах остановить весну, сказать солнцу: „Перестань светить“, цветам: „Перестаньте цвести“, потому что Егору трудно весной заниматься.