Александр Русов - Суд над судом - Повесть о Богдане Кнунянце

— Что за чепуха — нет способностей! Если хочешь знать, ты типичный математик. У тебя на лице написано.

Коля нервно засмеялся, закашлялся, снял очки и протер их носовым платком:

— Давай же зайдем. Ты чаю хотел.

Они вошли в глухой колодец двора и поднялись по темной, мрачной, дурно пахнущей лестнице.

Коля жил вместе с матерью и старшей сестрой в небольшой трехкомнатной квартире, но сейчас никого дома не было. Коля открыл дверь, пригласил гостя в комнату, а сам пошел заваривать чай.

— Давай посмотрим, что у тебя там, — сказал Богдан, как только Коля вернулся.

Коля не без смущения достал учебник, листы бумаги и карандаш. Богдан быстро набросал несколько строк, и они углубились в систему дифференциальных уравнений.

— Это понятно, — сказал Коля. — А дальше?

— Дальше? — прикусил Богдан кончик карандаша. — Да, действительно, как же дальше?

— Может, так? — робко предложил Коля.

— Попробуем.

— Ну и так, — отобрал он карандаш у Богдана.

— Прекрасно.

— И…

— И все, — сказал Богдан. — Уравнение решено.

Коля с удивлением смотрел на него.

— Да как же это?

— Очень просто, — сказал Богдан, довольно потирая руки. — Фокус-покус. Я ведь говорил…

— Не понимаю, — растерянно пробормотал Коля.

— Тут и понимать нечего. Чтобы решить это уравнение, тебе требовалось напоить меня чаем. Только и всего.

— Ой, — воскликнул Топов, — совсем забыл! — и выскочил из комнаты.

Потом, уже за чаем, Топов принялся философствовать о призвании, о внутренней свободе, а также о том, как случаен выбор человеческого пути.

Почему, задавал он риторический вопрос, люди так плохо знают себя, почему они непременно расходятся в разные стороны и идут по пути заблуждений, ибо заблуждений великое множество, а истина одна. И так далее в таком духе.

— Потому, — ответил ему на это уже собравшийся уходить Богдан, — что если бы все шли в одну сторону, то земля бы перевернулась.

«Новое несчастье, — восклицает бабушка в своих записках, помеченных декабрем 1903 года. — Какие-то безумные письма стала я получать от Кирилла Грошева. Присылает целые тетради своих стихов, а мне читать некогда: то уроки, то подготовка к занятиям в школе или пропагандистском кружке. Все вечера проводит под нашим окном в ожидании, когда я вернусь из Балаханов. Он такой одинокий и несчастный. Когда был совсем маленьким, вся их деревня вымерла от какой-то заразной болезни. С тех пор пошел по людям. Кем только не был, где не скитался! После долгой босяцкой, бесприютной жизни попал сначала в Тифлис, потом в Баку. Устроился в редакции газеты разносчиком. Начал учиться, быстро пошел вперед, сдал программу за пять классов. Писал стихи. Нелепый, неорганизованный, талантливый…»

«— Чем мне утешить его, что сказать?» — спрашивает она друга гимназических лет Егора Мамулова.

«— То, что велит сердце. Выбирай…

— Между кем выбирать?

— Прости, — сказал он, потупившись».

«Я увидела в его глазах слезы», — пишет бабушка.

«— Прости, это так…

Он вдруг бросился вон из комнаты и исчез на несколько дней».

Необычен конец этой записи. «Богдан, — восклицает бабушка, — что мне делать? Дай силы…» Видимо, двадцатипятилетний Богдан был для нее не только любимым братом, но отчасти как бы заменял ей и престарелых родителей, и бога, в которого она не верила с двенадцати лет.

«В январе 1904 года в Баку по делам приехал Аршак Зурабов. Я любила его уже за внешнее сходство с Богданом. Такой же добрый, веселый, общительный. Он почти ежедневно бывал у нас на Верхне-Тазапирской, а однажды мы так засиделись, что он остался у нас ночевать. Спали мы, сидя вчетвером на кушетке: Варя, Сато, я и Аршак.

Он много говорил о блестящих выступлениях на II съезде Богдана (под фамилией Русова), о том, что его очень полюбил Ленин. Что начиная с пятьдесят второго номера „Искра“ уже не наша, в Интернационале большой шум по поводу раскола. Рассказывал Аршак и о себе. Его семейная жизнь не ладится, жена не понимает его, хочет жить „как все порядочные люди“, а его революционная работа пусть будет „между прочим, для души“.

„Как мало счастливых людей, счастливых семей на свете!“ Этими почти толстовскими словами бабушка, мысленно возвращаясь к своей семье, как бы одобряет то, что выбор брата пал на Лизу Голикову, которая пользовалась ее неизменной любовью и уважением. Что касается эпитета „блестящие“, относящегося к выступлениям брата на съезде, а также слов „Ленин в нем души не чаял“, сказанных якобы Аршаком Зурабовым и встречающихся в дневнике, то при оценке их следует учесть два обстоятельства. Во-первых, речь идет о радости восторженной восемнадцатилетпей девушки по поводу успехов любимого брата. Во-вторых, необходимо принять во внимание традиционную приверженность кавказцев к преувеличениям и цветистым выражениям. Во всяком случае, я очень сомневаюсь, что бабушка могла делать эти записи в расчете на читательскую аудиторию.