Михаил Марголис: Крепкий Турок. Цена успеха Хора Турецкого

Сложнее Борису Борисовичу приходилось с собственной супругой. «Классическая еврейская мама, помешанная на двух своих сыновьях», уделяла внимание мужу «по остаточному принципу». Иногда, сидя в комнате или на кухне, наблюдая за ее домашними хлопотами, адресованными преимущественно Саше и Мише, глава семьи сигнализировал: «Бэла, смотри, я тоже тут есть». «Подожди, подожди…» — снисходительно отмахивалась она. И опять погружалась в материнское беспокойство. «Мама была фанатом моего старшего брата, а потом и моим фанатом, — улыбается Турецкий. — По-моему, она никогда не называла папу хотя бы Боречкой или Боренькой. Обращение „Борис, ну, Борис!“ — ее максимальная нежность. Но эти люди прожили 66 лет вместе при полном взаимопонимании. Более того, отец никогда не повышал на маму голос, а вот она могла на него „наехать“, если он что-то там не так, на ее взгляд, сделал или как-то недодал любви и внимания детям».

«Родители в моем детстве были заняты выживанием, — продолжает Михаил. — Им некогда было меня баловать. Отец все время работал. Мама тоже. И нянечкой в детском саду, и накатчицей на той же фабрике, где и папа. Это не та ситуация, какая сегодня у моих детей, у которых есть бабушки, дедушки, прабабушки. У меня их не было. Только пожилые родители и старший брат. Но впрочем, без их внимания я не оставался. Отец регулярно брал меня с собой на каток, на лыжные прогулки. Иногда, по выходным, утром, я прибегал к нему в кровать, и он мне пел популярные советские песни…»

Миша, если получалось, папе подпевал, запоминая мелодичные темы с непонятными ребенку, но идеологически правильными, словами. Другими «университетами» Турецкого являлись телевизор и радио. Оттуда доносилась такая же музыка. Иногда в доме собиралась компания старшего брата, поступившего в МАИ. Там играли на гитарах и наверняка пели что-то более современное и неформальное. Но Турецкого-младшего туда, естественно, не брали. «В 1960-х я был просто активным, хулиганистым ребенком и находился в некоем культурном вакууме», — подчеркивает Михаил.

Представлявшие, как выражались в те годы, «трудовую интеллигенцию» родители Турецкого, в соответствии со своим пониманием прекрасного и, почитая национальные традиции (какой положительный еврейский юноша не обучался музыке!), в шестилетнем возрасте доверили Мишу преподавателю игры на фортепиано. И даже раздобыли ему на дом необходимый инструмент немецкого производства (в некотором смысле символ благополучия в советских семьях). Пианино подарил старший брат отца, после смерти своей жены, известной оперной певицы Ирэн Большаковой. Подвижный Миша, мягко говоря, не пылал желанием разучивать гаммы, и скорее порадовался бы определению его в какую-нибудь спортивную секцию. Однако мама Бэла интуитивно чувствовала, что нашла своему дитя верное занятие, по крайней мере, на детско-юношеский период. А там уж как пойдет.

Поначалу пошло столь неубедительно, что преподавательница (кристальная душа!), рискуя потерять весомый десятирублевый заработок за каждый урок, посоветовала Бэле Семеновне после нескольких занятий с Мишей все-таки попробовать отдать его в спорт. Но Бэла Семеновна, как, впрочем, и Борис Борисович, верили в еще не раскрывшуюся, но очевидную для них (в отличие от профессиональной пианистки) музыкальную одаренность сына и настаивали на его «развитии в этом направлении».

За частными инструментальными уроками пришел черед азов вокала. Первоклассника Мишу в течение полугода папа водил на занятия в капеллу мальчиков. Тамошний педагог Мишин талант как раз-таки разглядел, но смутил своего нового ученика тем, что принял его отца за дедушку. «Во мне поселился детский страх, — признается Турецкий, — оттого, что у меня старые родители. Я могу их вскоре потерять и останусь один». Пожалуй, то было последнее серьезное проявление душевной растерянности Михаила. Взрослея, он, судя по его поступкам, становился все увереннее в себе. А тому детскому страху, слава Богу, не довелось развиться. Родители Турецкого прожили долгую, активную жизнь. Борис Эпштейн, так и вовсе, даже в 94 года рассекал на коньках со своими, отнюдь не молодыми уже сыновьями, на модном катке в московском торговом мегакомплексе «Европейский». И каждый свидетель этого катания, включая инструкторов на льду, в духе Остапа Бендера интересовался: «Вы знаете, кто этот могучий старик?»

Его «младшенький», Миша, тоже с юных лет проявлял себя не тюфяком и «ботаном». Хотя, стереотипно рассуждая, домашний еврейский ребенок, занимающийся на фортепиано и поющий в капелле мальчиков, должен быть слегка рафинированным и даже пугливым, сторонящимся своих дворовых сверстников. Турецкий же, напротив, «чувствовал себя в детстве достаточно раскрепощенным». Мишу тянуло за порог. Учащийся «простой общеобразовательной московской школы № 142» быстро делал домашние задания и устремлялся во двор, где у него был «целый круг друзей» и прозвище Турок.