Виктория Федорова - Дочь адмирала

— Но почему? В чем моя вина? Почему вы меня туда везете?

— Лубянка — это не обязательно тюрьма. Если вы ни в чем не виновны, ответите на некоторые вопросы и вернетесь домой. Вот все, что я вправе сказать.

Не обязательно тюрьма... Может, и так, подумала Зоя. Но она никогда не слышала, чтобы людей, попавших на Лубянку, отпускали домой.

Машина бесшумно, словно черная тень, неслась по пустынным улицам Москвы. «Какое-то безумие, — думала Зоя. — На мне вечернее платье, нарядные туфли, а я еду в тюрьму».

Шофер свернул на площадь Дзержинского, и перед ней выросла Лубянка — огромный серый каменный призрак, посреди которого просматривались еще более мрачные железные ворота. Даже в самый яркий солнечный день от Лубянки веяло зловещей безнадежностью, рассеять которую было не под силу даже пышной листве деревьев. Сейчас же ей казалось, что голые, гнущиеся на холодном ветру ветви пытаются дотянуться до нее. Стража открыла железные ворота, пропуская машину. «Проглотили меня», — мелькнуло в голове.

Никто не сказал ей ни слова. Зою провели в комнату, где ее уже поджидала толстая женщина в форме. Увидев Зою, она встала и подошла к ней. Голос у нее был сухой, безразличный. Она выполняла привычную работу.

— Я заберу вашу одежду — она будет храниться здесь до вашего освобождения, — а вы идите в душ.

Зоя покачала головой:

— Я не хочу в душ. Я хочу кого-нибудь увидеть. Произошла ужасная ошибка.

Женщина бросила на нее равнодушный взгляд.

— Снимите вашу одежду и отдайте ее мне. Вам же самой будет лучше, если будете делать, что вам говорят.

Зоя разделась. Ей дали грубое, тоненькое полотенце, едва прикрывавшее ее наготу. Надзирательница открыла ключом дверь и толкнула Зою вперед.

Зое ничего не оставалось, как быстрым шагом пройти по каким-то бесконечным коридорам, сворачивавшим то вправо, то влево и казавшимся абсолютно одинаковыми. К тому времени, как они дошли наконец до душевой, она была окончательно сбита с толку. Душевая походила на тесный ящик. Кранов для регулировки воды не было, в крошечное оконце за ней следила надзирательница. Как только Зоя вошла в душевую, включили воду. Она была очень горячей, Зоя к такой не привыкла. Задыхаясь, она прислонилась к стене. Немного погодя, осмотревшись, она поискала глазами мыло. Его не было.

Да и какое это имело значение. Через несколько минут воду выключили. Дверь открылась, надзирательница бросила Зое полотенце. Оно было такое ветхое, что вытереться им было невозможно. Зоя попыталась высушить им волосы — прическа, которую она сделала накануне специально для вечера у Александра, была безнадежно испорчена. Она завернулась в полотенце, и они отправились обратно, в ту комнату, откуда пришли.

Зоя поискала глазами свою одежду, но она исчезла. Надзирательница протянула ей юбку военного образца, кофту и нижнее белье, темное, какого-то тускло-зеленого цвета и абсолютно изношенное после многолетнего использования. Зоя почувствовала, как по коже, от одного прикосновения этого белья, побежали мурашки. Оно отдавало крепким запахом хозяйственного мыла, в котором его кипятили в прачечной, и, конечно же, было неглаженым.

На глаза навернулись слезы, но усилием воли она сдержала их. Это тюремная одежда. Она уже не ощущала себя Зоей Федоровой — некое безымянное существо, которого лишили всех примет.

Женщина знаком указала ей на дверь, открыла ее ключом и распахнула. За дверью оказался надзиратель-мужчина. Женщина жестом приказала Зое следовать за ним.

Он привел ее к лифту, они поднялись на третий этаж и там снова пошли по коридору. В конце коридора надзиратель постучал в какую-то дверь и открыл ее. Дверь за ней закрылась.

Кабинет был большой, с огромным, заваленным бумагами письменным столом. Позади стола на стене висел портрет Сталина. За столом сидел человек в штатском. У одной из стен сидели еще двое в форме НКВД. Скорее всего, человек в штатском тоже был из НКВД: Лубянка являлась тюрьмой НКВД и, судя по всему, именно он и был здесь начальником.

Его фамилия, как она потом узнает, была Абакумов. Плотного телосложения, с темно-каштановыми волосами и изрытым оспинами лицом, жестким и равнодушным. Он оглядел ее с ног до головы, словно изучая редкостную диковину.

Поначалу все хранили молчание. Все трое неотрывно глядели на нее, пока ей не захотелось закричать. Она не привыкла, чтобы ее вот так разглядывали, словно зачумленную. Наконец один из сидящих у стены захохотал.