Вольфганг Нейгауз: Его называли Иваном Ивановичем

- Это точно Шменкель, - проговорил наконец эсэсовец.

* * *

Сырые стены камеры, табурет, дощатые нары и окошко под потолком. Даже днем в камере темно. Ко всему этому узник уже привык. Вот только воздух здесь был сырой, спертый. Дышалось с трудом. Хотелось увидеть солнечный луч, ветку дерева или какую-нибудь птаху...

Когда ехали в грузовике, Фрица не оставляла мысль о побеге. Несмотря на сильную боль и слабость, он чувствовал, что справится с одним гитлеровцем. Но его охраняли целых три вооруженных гитлеровца. Машина остановилась у длинной грязной стены. За стеной - четырехэтажное здание с толстыми стенами и крошечными окошками, напоминавшее огромную башню.

Один из охранников, который дважды за дорогу давал Шменкелю пить, сказал:

- Это минская тюрьма для военнослужащих. Здесь же находится военный трибунал.

В тишине камеры-одиночки у Фрица Шменкеля было достаточно времени для воспоминаний. Толстые тюремные стены не пропускали почти никаких звуков, а часовым было строго-настрого запрещено разговаривать со Шменкелем. Даже фельдшер, осматривавший Шменкеля, был нем как рыба. Ни словом не обмолвились и часовые, которые повели Фрица этажом выше, чтобы сфотографировать. Там его заставили снять с себя советскую форму и надеть немецкую, только без погон и петлиц. Три раза в день ему приносили еду. Вскоре его вызвали на допрос.

Следователь-офицер прежде всего поинтересовался, какое задание партизан выполнял Шменкель. Фриц ответил, что цель их марша была известна одному только командиру группы. Такой ответ не удовлетворил следователя. Помолчав немного, он спросил, как в руки к Шменкелю попал немецкий пистолет. Фриц ответил, что это обыкновенный трофейный пистолет. Потом Шменкелю был задан такой вопрос: каким образом он, долгое время находившийся в районе Смоленска, очутился под Минском. Фриц ответил, что под Смоленском фашисты уже уничтожены, а в Минске еще хозяйничают.

Следователь стал более суровым и несколько раз призвал арестованного быть благоразумным. Он говорил, что своим чистосердечным признанием и сообщением о белорусских партизанах и их расположении Шменкель в значительной степени облегчит свое положение. Далее следователь намекнул, что чистосердечное признание Шменкеля облегчит участь его жены и детей.

Фриц в ответ сказал, что вымогать какие бы то ни было сведения от заключенного не полагается.

Следователь потерял терпение.

- Ваша семья уже давно отказалась от вас! - закричал он Фрицу в лицо. - Мы имеем на этот счет точные сведения!

- Зачем вы лжете? Моя жена ничего не знает. Но что бы там ни было, она никогда не откажется от меня.

- Как вы смеете так говорить со мной! - Следователь ударил кулаком по столу. - Я научу вас говорить правду. У нас есть средства, которые заставят вас говорить!

Шменкель не перебивал следователя, а когда тот замолк, сказал:

- Вы можете убить меня, но заставить говорить - нет!

Но это было только начало. Оказавшись в камере, Фриц проанализировал свое поведение, вспомнил то время, когда сидел в тюрьме штрафного батальона в Торгау. В конце концов решил, что перед военным трибуналом в Минске он должен предстать хорошо подготовленным.

Самое трудное было позади. Осталось достойно встретить смерть.

Фриц сидел на нарах и чувствовал себя очень плохо. Спина и руки болели. В окошко он видел кусочек серого неба. В камере по-прежнему было темно, хотя дни стали длиннее. Скоро весна. Рыбаков сказал как-то: "Когда мы освободим твою родину, будет чудесный солнечный день". Петр так любил жизнь. В нем всегда было столько оптимизма. Сердце Фрица сжалось при мысли, что друга уже нет в живых.

В коридоре послышались шаги. Загремел засов. Часовой пропустил в камеру офицера. Фриц узнал адвоката, своего защитника. Ему был неприятен этот человек. Что он от него хочет?

- Как ваш защитник, - начал офицер слащавым голосом, - я должен был еще раз навестить вас. Вы, видимо, слышали на заседании трибунала, что имеете право подать прошение о помиловании?

- Я отказываюсь от этого.

- Вы, видимо, знаете, что сделать это можно лишь в течение двадцати четырех часов. Я дам вам бумагу и чернила...

- Я не собираюсь просить о помиловании. Поймите же вы наконец, что я ничего не собираюсь просить у фашистов и до конца буду верен своей клятве.

Адвокат недоуменно пожал плечами и вышел из камеры.

"Хорошо, что он ушел! - подумал Фриц, когда дверь камеры захлопнулась. - Теперь нас разделяет дверь, а то долго ли до беды, ведь руки-то у меня теперь не связаны".