Синтия Леннон: Мой муж Джон

Уже прошел год с тех пор, как умер папа после мучительной борьбы с раком легких. Оба моих старших брата покинули дом в поисках самостоятельной жизни, и нам с мамой часто недоставало денег. Перед самой своей кончиной папа — а он всегда заботился о том, чтобы его семья жила в достатке, — сказал, что не может позволить мне поступать в училище: «Тебе придется подыскать работу, чтобы помочь маме». Я обещала, что так и сделаю, но сложно было смириться с крушением надежд. Мама тогда промолчала, однако она хорошо знала, как много значит для меня учеба. Когда отца не стало, она сказала мне: «Иди поступай и учись, дорогая. Как — нибудь справимся». Она пустила в дом постояльцев, чтобы мы могли хоть как — то свести концы с концами. Мама заставила хозяйскую спальню кроватями и сдала их четырем рабочим парням, обучавшимся на электриков. Те были счастливы иметь свой угол и оплачивать его вскладчину. С тех пор дом стал больше походить на постоялый двор: в ванную всегда были очереди, и мне приходилось вставать почти на рассвете, чтобы успеть первой. Я была бесконечно признательна маме за возможность учиться и исполнена решимости не разочаровать ее.

Когда я поступила в Художественный колледж, то сразу же постаралась стать образцовой студенткой: каждый день посещала занятия и никогда не опаздывала; носила аккуратный костюмчик — двойку или твидовую юбку с блузкой, мои карандаши были всегда остро заточены, и я числилась среди самых усердных и прилежных студенток в группе. Я мечтала тогда стать преподавателем ИЗО. Изобразительное искусство было единственным школьным предметом, который мне нравился. Поэтому я была вне себя от счастья, когда в двенадцатилетнем возрасте попала в школу изобразительных искусств, находившуюся на одной улице с колледжем. Там я и познакомилась с девочкой по имени Филлис Маккензи. Мы хотели поступать в колледж вместе, однако отец Фил запретил ей это делать и настоял на том, чтобы она нашла себе работу. Ей приходилось днем работать художником по рекламе в компании, торгующей зерном, а вечером посещать занятия по рисованию.

Две другие девочки из художественной школы, Энн Мэйсон и Хелен Андерсон, поступили в колледж вместе со мной. Нам там безумно нравилось. Многие старшекурсники одевались в богемном стиле, под битников, что казалось нам неслыханной дерзостью, и поэтому мы поглядывали на них с завистью и восхищением.

Все тогдашние студенты училища родились либо во время войны, либо незадолго до нее. Сама я появилась на свет через несколько дней после ее объявления. Как раз перед родами маму вместе с еще несколькими беременными женщинами эвакуировали в Блэкпул, относительно безопасное место, где 10 сентября 1939 года она и родила меня в тесной, как тюремная камера, комнате дешевого пансиона на побережье. После начала схваток ее оставили одну почти на целые сутки. Когда акушерка наконец появилась, стало понятно, что родить маме без посторонней помощи не удастся. Акушерка закрыла дверь комнаты, строго запретив маме кому — либо рассказывать об этом, и буквально вытащила меня на белый свет — за волосы, уши и другие части моего маленького тела, за какие только могла ухватиться. Моему отцу, который приехал за несколько часов до моего рождения и расплакался, увидев свою изможденную и напуганную жену, было велено «пойти погулять». Вернувшись, он убедился, что супруга его, слава богу, осталась жива и что он стал отцом маленькой девочки.

И мама, и папа родились в Ливерпуле. Однако в начале войны они решили уехать из города и переселились в более спокойное место, городок Уиррал на другом берегу реки Мерси, в графстве Чешир. Они переехали туда вместе со мной и двумя моими старшими братьями — одиннадцатилетним Чарльзом и восьмилетним Тони. Мы занимали часть небольшого дома, с отдельным входом и двумя спальнями, в прибрежной деревушке — пригороде под названием Хойлейк. Папа работал в отделении компании GEC, поставлявшей электрооборудование в местные магазины. По работе ему каждый день приходилось ездить в Ливерпуль, который периодически бомбила немецкая авиация. Дома мы все чувствовали себя в большей безопасности, чем в городе, однако когда в небе появлялись бомбардировщики, мама прятала нас в стоявший под лестницей огромный буфетный шкаф. Мы, дети, в страхе забивались в него, и с каждым очередным взрывом бомбы шкаф сотрясало так, что мы валились набок с наших импровизированных сидений.

Продуктовые карточки были привычным явлением моей жизни в первые ее годы. Так же, как и другие семьи, мы всегда что — то выращивали на наших небольших приусадебных участках. У нас были грядки, на которых росли зелень и какие — то овощи, а в дальней части двора находился курятник. В то время в семье мальчикам обычно перепадало больше, чем девочкам. Например, когда братья мои получали кусок свинины, мне приходилось довольствоваться ребрами, а когда на столе оказывалось срезанное с кости мясо, то я получала лишь саму кость. Я должна была чистить ботинки старших и помогать маме заботиться о папе и братьях. Будучи тихим и скромным ребенком, я безропотно принимала ту роль, которую мне отводили в нашем доме, понимая, что, во — первых, я самая младшая, а во — вторых, единственная девочка.