Михаил Ромм - Я болею за «Спартак»

Неудивительно, что при такой «подготовке» и «блестящем» руководстве русские спортсмены по всем видам спорта выступили на олимпиаде ниже своих возможностей.

Россия заняла в Стокгольме со своими шестью очками шестнадцатое место, а маленькая Финляндия, набрав пятьдесят два очка, вышла на четвертое. Впереди ее были Швеция, США и Англия.

Единственной «звездой» среди наших олимпийцев оказался борец-средневес Клейн, одержавший семь побед. В течение двух дней перед полуфиналом он провел четыре схватки с сильными противниками-финнами, в полуфинале встретился с чемпионом мира финном Ассекайненом. Схватка, получившая название «исторической», продолжалась 10 часов 15 минут и закончилась победой Клейна. Финал со шведом Иогансеном был назначен на следующее утро, хотя Иогансен перед этим два дня отдыхал. Настоятельная просьба Воейкова отложить финал хотя бы на сутки была отклонена шведскими судьями. Клейн отказался бороться, и ему было присуждено второе место.

Судейство шведов было такое, что представители десяти стран тут же в Стокгольме организовали Международный союз тяжелой атлетики и борьбы и сформировали при нем судейскую коллегию.

Наша футбольная команда выбыла из олимпийского турнира после первой же встречи, проиграв финнам 1:2; в утешительной игре с Германией она потерпела жестокое поражение — 0:16. В отчетах об этих играх отмечалась полнейшая несыгранность, недостаток быстроты и слабая игра вратаря Фаворского. Победителями турнира, как и следовало ожидать, оказались англичане, выигравшие 4:0 у финнов, 7:0 у венгров и у датчан 4:2.

В Стокгольм мне не довелось поехать. После отборочной встречи 13 мая в Петербурге я был включен в олимпийскую команду вместе с петербуржцем Соколовым, с которым я играл против англичан, и назначен капитаном сборной. Во время игры я повредил ногу. На следующий день я пришел в клуб, где сборная проводила тренировку, вызвал в раздевалку московского представителя в олимпийском комитете прибалтийского немца Бертрама, показал ему отекшее колено и сказал, что играть не могу. Бертрам молча кивнул головой. В тот же день вечером мы уезжали из Петербурга. Когда поезд отошел, Бертрам мне сообщил, что постановлением РОК я дисквалифицирован за неявку на тренировку.

— Но ведь я же предупредил вас заранее, вы же видели мое поврежденное колено, — сказал я.

Бертрам с притворным удивлением пожал плечами.

— Я вас вообще не видел сегодня в клубе...

Я мог, конечно, на первой же остановке слезть с поезда, вернуться в Петербург и, представив врачебную справку, попытаться добиться в РОК отмены дисквалификации. Но именно в эти майские дни 1912 года шла сессия государственных экзаменов. Выдержать их я должен был во что бы то ни стало: мне недавно исполнился двадцать один год, я, как еврей, терял право жительства в Москве при отце и должен был покинуть семью и уехать в пресловутую «черту оседлости» — в Польшу или южные губернии Украины.

Университетский диплом давал мне личное право жительства в Москве. Таковы были «прелести» национальной политики в царской России.

«Аспектом» еврейского вопроса была и моя дисквалификация: Бертрам был ярым антисемитом. Он легко нашел общий язык с секретарем Российского олимпийского комитета Дюперроном, чей петербургский футбольный патриотизм был уязвлен тем, что в олимпийскую сборную вошло семь москвичей и только четыре петербуржца. Замена меня петербургским защитником Марковым существенно изменяла это положение. То, что комитет санкционировал дисквалификацию капитана олимпийской сборной, даже не расспросив его о причинах неявки на тренировку, хорошо характеризует существовавшее в то время отношение руководителей футбола к игрокам.

На другой день после возвращения в Москву я входил, прихрамывая, в университетскую аудиторию, где свирепствовал профессор финансового права Озеров. В его двухтомном учебнике, служившем камнем преткновения для многих студентов, основной текст перемежался вставками, напечатанными мелким шрифтом. Из одной такой вставки я узнал, что Екатерина Вторая в таком-то году предполагала ввести налог на соль в размере полпроцента. Я отчеркнул вставку и на полях написал весьма нелестный для Озерова эпитет: заставлять нас зубрить предполагаемые налоги представлялось мне издевательством.

Просматривая еще раз озеровский учебник перед экзаменом, я натолкнулся на свою надпись на полях и вторично прочел вставку.