Сергей Семанов - Брусилов

И его попросили. В русской армии всегда имелось множество отличных кавалеристов, но Брусилов был не просто отличным — он был выдающимся наездником. Такие ценились, о них в армии шла широкая молва. И вот неожиданно ему предложили поступить в только что открывшуюся в Петербурге офицерскую кавалерийскую школу.

Это было, как мы бы сейчас выразились, нечто вроде курсов по усовершенствованию. Целью школы планировалось повышение боевой и теоретической подготовки офицеров армейской кавалерии и казаков. Здесь же готовили инструкторов по выездке кавалерийских лошадей из унтер-офицеров, а также кузнецов высшей, так сказать, квалификации — немаловажная профессия в конных частях во все времена.

7 октября 1881 года на перроне тифлисского железнодорожного вокзала около вагона первого класса, что стоял в середине небольшого пассажирского состава, шумела группа офицеров. Лица их были веселы, возбуждены, а в цветовой гамме явно преобладал розовый — без труда можно было догадаться, что господа офицеры только что прибыли к поезду после обильного дружеского обеда и возлияния.

Бледностью лица и сдержанностью поведения отличался только стройный, молодцеватый штабс-капитан — очевидный герой торжеств. Видно было, что он взволнован, растроган, даже несколько опечален. Его целовали, обнимали, гремели лихие пожелания — словом, завершалась обычная церемония проводов офицера из полка. Давно уже прозвенели положенные три удара станционного колокола, давно уже обер-кондуктор настойчиво упрашивал господ офицеров отойти от вагона, а господину штабс-капитану сесть в вагон, его не слушали, опять следовали объятия и поцелуи.

Наконец поезд тронулся. Брусилов, высунувшись чуть ли не на половину корпуса из окна, изогнувшись, словно на джигитовке, все махал и махал оставшимся товарищам. Слезы, навернувшиеся на его глаза, были искренни. Он любил свой Тверской полк, своих соратников, город своего детства — Тифлис. Он грустил, ибо особенно остро почувствовал сегодня, в шумных товарищеских проводах, что он одинок, что у него нет ни родителей, ни собственной семьи, а ему уже двадцать восемь, и он уезжает за тридевять земель на совершенно новое место службы. Как-то все будет…

Путь от Тифлиса до Петербурга неблизок. И сегодня, в век скоростей, поезд проходит это расстояние без малого за трое суток. А сто лет назад хрупкие маломощные паровозы прошли ту же дорогу ровно за десять дней: ехали медленно да и подолгу стояли на каждой станции — меняя паровозы, проверяли смазку вагонных осей и т. п. Порядком утомленный Брусилов прибыл в Петербург утром 17 октября.

Он не был в столице уже девять лет. Проезжая по Невскому, а потом через Неву на Васильевский, в гостиницу, он видел знакомые с юности великие памятники великого города, пышные и стройные здания, оживленные толпы разнообразно одетых прохожих. Ничего не изменилось здесь. Только поразила его неожиданная пустынность на Дворцовой площади и вокруг Зимнего дворца. После 1 марта 1881 года новый царь Александр III почти постоянно жил в Гатчине, а дворец находился под усиленной охраной. Власти опасались новых покушений и заговоров.

Брусилов, разумеется, слышал и о неоднократных покушениях террористов на прежнего царя и на некоторых сановников. Читал он и о недавней казни пятерых цареубийц. Для него все это было непонятно и неприемлемо. Как, поднять руку на государя, помазанника божия?! Что же тогда произойдет с Россией, кто будет править, как устроится мирская жизнь — на эти и другие вопросы Брусилов ответа не находил. Так же не понимали происходящего, так же терялись тут и его товарищи-офицеры. Разумеется, они видели многие нестроения и нарушения в военном деле России — том деле, коему служили верой и правдой. Они не могли не замечать, что нестроения эти с годами не уменьшаются, а даже вроде бы и возрастают. Почему?.. Виноваты ли в этом социалисты, бросающие бомбы, или кто-то другой? Что-то другое?..

Брусилов не знал, и по русской черте отмахиваться порой от чего-то непонятного, неприятного, сложного, беспокоящего он тоже отодвигал неясные эти для себя темы куда-то в глубину сознания, «на потом». А потом повседневность жизни словно бы и переносила все это на второй план, сомнения и поиски ответа становились вроде бы не главным, умствованием, что ли. А военному человеку полагалось служить, командовать, да не умствовать.

Брусилов и его товарищи не знали и не ведали, разумеется, что эти «старшие» по возрасту и званию давно уже не решали, не решают, а главное — не могут и не умеют решить, даже если б и захотели. Но обнаружилось все этого много-много спустя…