К. Осипов - Богдан Хмельницкий

То был жестокий урок. Оппозиция присмирела, и Богдан снова крепко забрал вожжи. Летописцы сообщают, что козаки начали гадать, и все знамения и гадания показывали, что им не овладеть крепостью. Все это окончательно убедило их в правоте гетмана. Скорее всего, однако, результаты гадания вытекали из горького опыта неудачного штурма и нужны были как своего рода почетный путь к отступлению.

В конце концов Хмельницкий вступил с комендантом Замостья в переговоры, приведшие к соглашению: город давал осаждавшим 20 тысяч злотых контрибуции, после чего осада снималась и гарнизон получал свободу. Условия эти были выполнены. Столь неистово начавшаяся осада закончилась оригинальным финалом: после заключения мира купечество Замостья стало толпами ходить в лагерь повстанцев и покупать у них за бесценок драгоценности, платья и меха, доставшиеся повстанцам после Пилявецкого сражения.

Хмельницкий благосклонно взирал на это торжище; оно соответствовало его планам. Радикальные элементы, состоявшие из людей, выражавших интересы широких крестьянских масс, проникнутых столь страстной ненавистью к польской шляхте, что никакая «мировая» не казалась им возможной, продолжали требовать похода на Варшаву. Но они не были достаточно организованы, влияние их упало после тяжких потерь под Замостьем и не могло равняться влиянию гетмана и его широкой популярности.

Сам же Богдан попрежнему считал, что «синица в руках лучше журавля в небе»: чем пускаться в бурные авантюры, связанные с походом на Варшаву, лучше заключить на базе одержанных побед мир, который обеспечит привольное житье козачеству, улучшит положение посполитства и уничтожит религиозную унию.

Заключать этот мир Богдан намеревался не с панами, а с королем, чью власть он только и признавал над собою. Поэтому он с нетерпением ждал известий о выборе нового короля [98] В Речи Посполитой короли выбирались, при этом вследствие соперничества различных группировок шляхты на престол часто избирались иностранцы. .

Хотя неприятель стоял у ворот Варшавы, польский сейм и на этот раз не смог обрести ни решительности, ни единения в своих рядах. Одна партия рекомендовала избрать королем трансильванского князя Стефана Ракочи, указывая, что он тотчас приведет с собою сильное войско. другая выдвигала кандидатуру младшего брага покойного короля, королевича Карла. В разгар споров пришла весть о неожиданной смерти Ракочи. Но тогда возникла новая кандидатура — другого брата покойного Владислава, королевича Казимира.

Вишневецкий поддерживал Карла; Заславский, Оссолинский и Кисель — Казимира. Карл сыпал деньгами, чтобы подкупить шляхтичей; Казимир проделывал то же среди магнатов.

День за днем уходили в бесплодных прениях. Была сделана попытка создать новую армию, но когда стали опрашивать магнатов, сколько людей они выставят на своем иждивении, раздался общий горький смех. «Патриоты» Речи Посполитой, тратившие сотни тысяч на нелепую роскошь, брались выставить по 150, 100 и даже по 20 человек пехоты.

Варшава была, в сущности, беззащитна, и если бы Хмельницкий в этот момент двинулся на нее, он, вероятно, легко мог бы овладеть его. Паны понимали это. По словам одного русского летописца, «такой страх овладел ляхами, что послышат ли треск сухого дерева, то готовы без памяти бежать к Данцигу, и сквозь сон не один тогда кричал: «Хмельницкий идет!» [99] Н. Костомаров. Богдан Хмельницкий, т. II. Спб., 1884, стр. 47.

Безумный страх перед Хмельницким оказался решающим мотивом в избрании нового короля: один из претендентов, Казимир, сумел заручиться поддержкой могущественного козацкого гетмана. Неизвестно в точности, как протекали переговоры Казимира с Богданом; повидимому, Казимир обещал развивать программу, намеченную его покойным братом, то есть признать за козаками все вольности и привилегии и осудить Вишневецкого и других панов.

В той политической программе, которую исповедывал еще в этот момент Хмельницкий, король был неотъемлемым элементом государственного устройства (как для донских казаков — царь). Если оставаться в системе Речи Посполитой, но не признавать более политической власти панов, то именно король должен был явиться связующим звеном между ней и козачеством. Недаром Кисель заявил на сейме:

— Короля козаки все же уважают, тогда как Речь Посполитую презирают и ни во что не ставят. Для этих мужиков маестат республики не существует. «А що воно Річь Посполита? — говорят они. — Мы й сами Річь Посполита, ото в нас пан».