Татьяна Павлова - Закон свободы - Повесть о Джерарде Уинстэнли

— Да, это вполне реальная сила. Но он внутри тебя. Это сила твоей гордой плоти. Она и повергает тебя в уныние, в сознание своего ничтожества, во мрак.

Он говорил это Джону, а для Элизабет слова его обращались к ней, имели отношение к ее плоти и ее духу. И она, слушая, старалась честно проверить себя: не плоть ли ее тянется к этому человеку, не дьявол ли ведет ее на холм святого Георгия и заставляет сидеть тут и наслаждаться, слушая его речи, и смотреть на его красивую, крепко посаженную голову с тяжелым затылком, на широкие плечи и маленькие, огрубелые от крестьянской работы руки?

Они не заметили, как пролетело время, и только когда солнце, окутанное прозрачной весенней дымкой, стало явственно клониться к закату, брат и сестра опомнились и переглянулись. Час обеда давно миновал, дома их ждал неминуемый выговор, а может, и скандал; пора было прощаться.

Джерард вскочил первым и подал ей руку. Она оперлась на нее и, вставая, почувствовала силу его мышц; радость прикосновения обдала ее жаром. Она низко опустила голову, чтобы скрыть вспыхнувшее лицо, и присела прощаясь. Сомнений быть не могло: она всей душой любила этого человека.

С поста, на который лейтенант Генри Годфилд заступил в полдень, была видна часть площади, зеленый газон, дом с аркадами на противоположной стороне и тревожно-яркое, торжествующее майское небо. Он стоял у одной из боковых дверей Вестминстер-холла, подставляя лицо весеннему ветру и блаженно щуря глаза. Его солдаты расположились по соседству, за выступами стены. С мая 1648 года, с тех пор, как началась вторая гражданская война, стражу у дверей парламента усилили: в городе с полным основанием опасались беспорядков. В апреле роялисты дважды имели наглость напасть на Уайтхолл с криками «За бога и короля Карла!». Армия разогнала их, но сам великий город, как и близлежащие графства, кишел заговорщиками.

Последние дни Генри часто встречал на Кингс-стрит одну пышную, претенциозно разукрашенную карету. Она принадлежала зятю Кромвеля, молодому офицеру Джону Клейпулу. Генри не мог относиться к этому человеку по-доброму. Что-то он слишком вольно ведет себя после отъезда своего сурового тестя! Генри прищурил глаза и заговорил про себя низким хрипловатым голосом генерала: «Мистер Клейпул! Я не позволю вам клеймить позором мое имя! Вы своим разнузданным поведением бросаете тень на честь моей дочери! Я честный пуританин, сэр, и я требую…» — «О, простите, сэр! Да, я признаю… Повинуюсь… Пошлите меня в самое опасное сражение, сэр, и я искуплю…»

Дальше Генри мысленно увидел траурный катафалк и скромно опустившую глаза, в приличествующей печали, в черном платье — юную вдову, наконец-то свободную от ненавистного брака! Проходит год, Генри в кровавых битвах одерживает блистательные победы, покрывает себя славой, становится капитаном… нет, полковником… И вот он на коленях перед ее отцом, а она ждет в соседней комнате. «Сэр, я пришел просить у вас самое дорогое… Руку вашей дочери Элизабет…»

Громкий стук копыт прервал мечты, Генри встряхнулся, поворотился на грохот, и дыханье у него перехватило. Сон перешел в явь. Та самая карета, с бантами и перьями, влекомая четверкой превосходных коней, вылетела из-за угла и остановилась. Форейтор откинул ступеньку, и две нарядные дамы, шелестя юбками, блестя крупными жемчугами на оголенных шеях, сошли на землю. Карета отъехала.

— Мистер Годфилд! Какое счастье! — у Генри перехватило дыхание от этого голоса. Сама Элизабет Клейпул, любимая дочка Кромвеля, подбежала к нему и с очаровательной непосредственностью схватила за рукав. — Мистер Годфилд! Там, у главных дверей, такая толпа, что мы не могли пробиться! («Боже, какая она красивая!») Мистер Годфилд! Нам обязательно надо в парламент, мой муж ушел туда с утра… Леди Дуглас — она только что приехала — у нее страшно важное дело… Голубчик, вы пропустите нас, правда?

Генри взглянул на вторую женщину и еще больше поразился. Странно блестящий, понимающий, как бы с внутренней легкой смешинкой взгляд высокой, тоже красивой, но гораздо более старшей дамы ясно сказал ему: «С этого момента я тебя знаю. И нет между нами никаких преград. Все можно».

Опешив и покраснев до корней волос, он поспешно сорвал черную шляпу, прижал ее к груди и, отступив от двери, склонился всем телом как можно ниже. Дамы на мгновение обдали его волшебным запахом, старшая задела легким бледно-зеленым шарфом, и обе проскочили в дверь. Генри еще постоял в поклоне, потом медленно выпрямился и перевел дух.