Вольфганг Леонгард - Революция отвергает своих детей

— Мальчику нужна школа, но он не знает ни одного слова по–русски. — Нам ответили: — Это не обязательно. В Москве имеется две школы для иностранцев — английская и немецкая, кроме того, твоему сыну везет: немецкая школа как раз с 1 сентября получает очень хорошее помещение в доме №12 на ул. Кропоткина.

— Разве в Москве есть немцы? — спросил я изумленно. Моя новая знакомая рассмеялась. — Ну, конечно! В Москве живет несколько тысяч немецких и австрийских эмигрантов, в том числе много шуцбундовцев (Schutzbundler), участников восстания против Дольфуса в феврале 1934 года, которые после поражения бежали в Москву. Здесь имеется немецкий клуб, одна немецкая газета («Deutsche Zentral‑Zeitung») и «Издательство иностранных рабочих», которое издает много книг на немецком языке.

Так началась наша московская жизнь.

Найти квартиру оказалось очень трудным делом. Первое время мы скитались по знакомым, пока, наконец, не нашли меблированную комнату. Моя мать искала работу а у меня было много свободного времени, так как было время школьных летних каникул.

— Не хочешь ли посмотреть метро — спросили меня уже на второй день. Метро как раз за несколько недель до нашего приезда — 15 мая было сдано в эксплуатацию и все гордились этим достижением. Метро тогда настолько стояло в центре внимания, что меня почти повсюду спрашивали — ездил ли я уже в метро. Вскоре стали расспрашивать — как мне нравится метро и начинался обстоятельный разбор его достоинств. Только раз я встретил одного шутника, который сказал:

— Было бы хорошо, если надземная Москва хотя бы на одну десятую была так хороша, как подземная.

Замечание было вполне справедливым, так как несоответствие потрясало.

В то время ориентироваться в Москве было не легко. Никакого плана города не было. У моей матери сохранился еще план 1924 года, но он нам мало помогал. За истекшее время многие улицы были переименованы и, кроме того, общая картина города сильно изменилась — строились новые дома и сносились старые. Поэтому мы очень обрадовались, когда во всех книжных магазинах появились новые планы. Разочарование последовало незамедлительно: план города, который мы могли купить в июле 1935 года, был таким, каким он должен быть… в 1945 году. Мы даже не знали, как к этому отнестись. Моя мать удивленно спрашивала: — Зачем мне план города 1945 года, если я хочу пройтись по Москве 1935 года.

— Но совершенно ясно, зачем, — отвечали ей. — В начале июля опубликовали 10–летний план генерального строительства Москвы. Для того, чтобы сделать его популярным теперь выпустили планы на 1945 год. А как Москва выглядит сегодня, и так каждый знает.

Когда мы отправлялись гулять, то брали теперь с собой оба плана. Один показывал какой была Москва 10 лет тому назад, а другой — какой она должна быть еще через 10 лет.

Этот случай с планом города был типичным для того времени: 1935 год в Советском Союзе был переходным годом. Революция и гражданская война, даже план первой пятилетки отошли уже в прошлое; годы чисток и массовых арестов, пакт Сталин—Гитлер и война с Финляндией были еще в будущем.

К началу 1935 года были отменены последние продовольственные карточки и на седьмом съезде советов было объявлено о разработке более свободной и демократической конституции.

— Самое тяжелое теперь позади… Будет, несомненно всё лучше и лучше… Политическая система станет теперь более демократической, это видно уже по проекту новой конституции, — в таком тоне велись в основном разговоры в этом году.

Только немногие из наших знакомых не разделяли этого оптимизма.

Уже в первые недели после нашего приезда я все время слышал одно имя: Киров. За несколько месяцев до нашего переселения в СССР, 1 декабря 1934 года в Ленинграде был убит Сергей Киров, член Политбюро. За убийством Кирова последовала волна массовых арестов. В отличие от прошлых арестов, жертвами этой чистки были партийные большевистские работники, а не беспартийные специалисты и лица, принадлежавшие раньше к другим партиям.

Когда речь заходила о Кирове, в подтексте часто чувствовался страх.

— Что меня больше всего тревожит в деле Кирова, — говорил один наш знакомый, — это роспуск «Общества старых большевиков». Еще недавно слово «старый большевик» было для нас почетным, а принадлежность к этому обществу — наградой. А 26 мая Общество было распущено без всякого политического обоснования, а здание его конфисковано.

Об этом событии первое время много говорили. Был даже анекдот: