Хассо Стахов: Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

И вдруг известие: Ленинград отрезан. Немцы заняли Мгу. Впервые всплывает название неприметного железнодорожного узла, состоящего из трех букв, которые сопровождали и русских, и немцев с осени 1941 по январь 1944 года. Все, кто сидел на платформах на своих чемоданах и узлах, кто осаждал билетные кассы в надежде успеть еще убежать, поплелись обратно домой. Затем над крышами домов поднялись огненно-красные облака, дворцы озарились кровавым светом. Бомбы попали в Бадаевские продовольственные склады. Позднее люди поняли, что это было сигналом, означающим начало голода. Под развалинами складов они раскапывали золу, чтобы добраться до верхнего слоя земли, через которую просочился расплавленный сахар. Затем дни стали короче. Уже в 15 часов наступала темнота, начались морозы. «Буржуйки», маленькие железные печки, которые уже использовались в голодную зиму 1919 года обедневшими буржуями, вновь стали предметом роскоши.

Военно-транспортные самолеты ежедневно доставляли 86 тонн продовольствия для двух миллионов ленинградцев (на самом деле более трех миллионов. — Ю. Л. ). Точно такое же количество оказалось впоследствии недостаточным для обеспечения под Сталинградом окруженной 250-тысячной немецкой группировки. Каждый неработающий житель Ленинграда вынужден был обходиться 125 граммами хлеба в день. Рабочий получал 250 граммов. А как было с этим в Берлине в 1948–1949 годах? Ежедневно 4500, позднее 10 000 тонн поступало в аэропорт Темпельхоф по американскому воздушному мосту для двух с половиной миллионов берлинцев.

В подвалах Эрмитажа ютились в конце 1941 года свыше 2000 человек. Они жарили на льняном масле, что хранилось здесь для реставрации произведений искусств, сморщенные картофелины, которые им удавалось выкопать на дачных участках на окраине города. Они обнаружили в подвалах бочки с клеем, из которого приготовляли своеобразное желе. Тот, кто умирал от истощения, получал гроб из досок, предназначавшихся для перевозки статуй и картин.

Все радиоприемники были конфискованы, хранение их или даже прослушивание передач иностранных станций запрещалось под страхом смерти. Сведения, которые население получало по проводной радиосвязи или через общественные громкоговорители, были скудны и малоутешительны. Вокруг распространялись самые невероятные слухи. Тот, кто отваживался ночью в одиночку без пропуска выйти на улицу, должен был опасаться нападения бандитов или дезертиров. Все чаще обворовывались люди, стоявшие в очередях за продовольствием. Те, кому все-таки удавалось приобрести в результате бесконечного терпения желанный хлеб, нередко подвергались ограблению по пути домой. Призрак каннибализма начинал приобретать все более отчетливые формы. Дети, чьи родители умерли от голода, бродяжничали на улицах, кормясь найденными промерзшими отбросами. Девятилетний мальчик был найден рядом со своей мертвой матерью. Плача, он повторял: «Какая мама холодная»!

Число людей, умерших от голода, огромно. Но очень много умерло и во время эвакуации. Их количество можно определить лишь приблизительно. Целые семьи ушли безмолвно на тот свет. Отсутствовала питьевая вода, ее не было даже в больницах и военных госпиталях. Отключена была электроэнергия, поэтому не работали насосы водонапорных станций, которые и так уже находились в пределах досягаемости немецких батарей. А когда ток все же появлялся, то он требовался для промышленности, которая работала круглосуточно в условиях военного времени. Отсутствовали средства передвижения. Детские санки поднялись в цене. Лошадей давно уже забили на мясо. Топливо выдавалось исключительно для нужд армии. Тот, кто еще мог ходить, вынужден был преодолевать большие расстояния. Конечно, в истории войн можно найти аналогичные случаи страданий, но вряд ли есть что-либо похожее на это по своей продолжительности.

А сейчас в блестках воды в Неве отражаются великолепные фасады домов, но я смотрю не на них. Я думаю: как ты, будучи инструментом уничтожения, радовался тогда тому, что тебя связывала одна пуповина с теми, кто отдавал приказы. Так же, как сегодня, ты тогда пристально рассматривал этот город, и размышлял при этом: «Может быть, тебе не суждено посетить его ногами вперед. Еще до этого с тебя стянут сапоги, а уцелевшие части твоей военной формы, не изодранной и не совсем уж замызганной, наденет затем на себя новобранец, прибывший из учебного подразделения. А тебя самого запакуют в бумажный мешок, как и других давно уже безмолвных твоих товарищей. Нас всех положат рядом друг с другом и в последний раз выровняют по струнке, а затем все то, что от нас осталось, присыплют русской землей. Усталый до предела военный священник будет стараться быстрее все закончить отработанными фразами, так как знает, что сейчас он намного нужнее другим солдатам, умирающим в это время на полевом медицинском пункте».