Альберт Манфред - Три портрета эпохи Великой Французской Революции

Так началась первая трудовая школа жизни. Жан-Жак не смирился; его нельзя было ни запугать, ни сделать послушным. Но скоро он понял: плетью обуха не перешибешь. С этим ненавистным хозяином надо бороться по-иному: надо лгать, хитрить, вести против него тайную, непримиримую войну. Жан-Жак намеренно отлынивал от работы, делал вид, что выполняет приказ хозяина, а в действительности затягивал или заведомо плохо справлялся с порученным. Но этого было мало, Жан-Жак, как он сам об этом рассказал в «Исповеди», начал воровать у хозяина. Он крал не потому, что его прельщали воровство, возможность легкого и быстрого обогащения; то была одна из форм тайной войны против ненавистного патрона. Жан-Жак крал яблоки, какие-то мелочи в доме — все, кроме денег; деньги вызывали у него уже тогда отвращение. Так в тринадцатилетнем мальчике, в подростке-ученике, пробудился дух мятежа, дух борьбы.

Уже в отроческом возрасте в характере Жан-Жака обнаружилась склонность к неожиданным, смелым решениям. Однажды, в поздний вечерний час возвращаясь с воскресной прогулки, Жан-Жак увидел городские ворота наглухо запертыми. Почти без раздумий он принял решение, показавшееся ему спасительным: покинуть навсегда так опостылевшую ему мастерскую Дюкомена, этот тусклый, враждебный мир угнетения и насилия. Это случилось в 1728 году, Руссо было в ту пору без малого шестнадцать лет. Только в отроческом или юношеском возрасте можно было решиться на такую смелость. Каким доверием к людям, какой верой в счастливую судьбу надо было обладать, чтобы рискнуть уйти одному в огромный, загадочный мир! Начинается новая, свободная, полная опасностей, риска, неизвестности жизнь. Начинаются годы скитаний.

На своих крепких, привыкших к ходьбе ногах этот юный паренек, беспечно насвистывая бог весть откуда привязавшуюся песенку, неторопливо шагает по петляющим среди лесов дорогам Савойи. Зачем спешить? Куда торопиться?

В марте 1728 года это было только начало. Путь от Женевы до Аннеси, столицы Верхней Савойи, входившей в те годы в Сардинское королевство, был не так уж велик. Затем юный Жан-Жак идет пешком из Аннеси в Турин; позже, также пешком, он возвращается из Турина в Аннеси, в 1730-1731 годах совершает долгое путешествие по Швейцарии — из Женевы в Лозанну, затем Новшатель, затем Берн, затем Солер. Из Швейцарии он решается идти пешком в Париж: долгий, кажущийся бесконечным путь. Сколько это длится? Ему самому трудно подсчитать прошедшие дни и ночи. В Париже в 1731 году он остается сравнительно недолго. И снова — в путь! Он идет из Парижа, все также пешком, в Лион; из Лиона — снова неторопливым шагом странствующего пешехода — в Савойю, в Шамбери.

Кто столько исходил в своей юности по дорогам Франции, Швейцарии, Италии? Кто оставил за собой столько пройденных лье?

Не из окна кареты или почтового дилижанса познавал Руссо жизнь своего времени. Он видел ее с самого близкого расстояния — странник с посохом в руке, неторопливо совершающий за долгий день, от восхода до заката солнца, путь от одного села до другого. Кто мог лучше него знать, как начинается день в крестьянской хижине, какими причитаниями провожают его старые матери?

У юного странника нет ничего: ни денег, ни оружия; в этом мире — солнечном и хмуром, ярком и тусклом, богатом и бедном, ласковом и жестоком — он ничем не владеет. Он не спрашивает, что же будет завтра. Потому что завтра — это сегодня, это неизвестное, обступающее его со всех сторон. Куда идешь? — Не знаю. — Будешь ли обедать? — Не знаю. — Будешь ли ужинать? — Не знаю. — Где будешь ночевать? — Но знаю. — Где будешь завтра? — Не знаю.

Он не смог бы ответить ни на один из этих вопросов, если бы кто-либо вздумал их задать. Но ему и не задают их; кому какое дело до прохожего, путешествующего по проселочным дорогам? Он и себе не задает этих никчемных вопросов: к чему они?

Что же им движет? На что он надеется? Как живет, на что существует?

Не надо сгущать краски, все в общем довольно просто. Он полон доверия к людям, и эта доверчивость, эта открытая улыбка обезоруживает самых хмурых. Он молод и потому беспричинно радуется жизни; в этом красочном мире так много неизведанного, загадочного, и все ого занимает, все ему интересно; он поет, он смеется; как такому славному малому отказать в стакане молока, в ломте хлеба?

В этих ранних скитаниях он постигает высокое искусство убеждать. Биографы Руссо, исследователи его литературного наследия почти единодушно сходятся на признании его удивительного дара красноречия, искусства элоквенции, как говорили в XVIII и начале XIX века. Эту несомненную способность располагать к себе людей, умение их убеждать юный Жан-Жак постиг в совершенстве. Возможно, в литературном наследии знаменитого писателя эти никем не записанные диалоги, эти продиктованные жизненной необходимостью импровизации и были самым ценным или во всяком случае самым интересным памятником словесного творчества.