Стивен Фрай - Хроники Фрая

Мои отношения с этим обольстительным и обманчивым веществом сложны. Если б не сахар, я и не родился бы никогда, и он же едва меня не убил.

Я уже рассказывал †о роли, которую отец моей мамы сыграл в обеспечении Британии сахаром. Впоследствии, участвуя в генеалогической программе Би-би-си «Кто вы, по-вашему, такой?», я узнал новые подробности этой истории. Мой дед, Мартин Нейманн, приехал в Бери-Сент-Эдмендс (не в роли паломника) со своей далекой родины, которая была изначально Венгрией, но по Трианонскому договору 1920-го его родной город Нагишураны был поглощен расширившейся Чехословакией. Однако, говоря исторически, по рождению он был венгром. Венгерским евреем, а это, как любил повторять дедушка, единственный на земле человек, который способен зайти следом за вами во вращающуюся дверь и выйти из нее первым.

В Британию он приехал по приглашению Министерства сельского хозяйства, наиболее дальновидные служащие которого сообразили, что, если начнется еще одна мировая война, а это представлялось все более вероятным, Атлантика почти наверняка окажется перекрытой, как оно едва не случилось в 1917-м, когда угроза немецких подводных лодок стала особенно сильной. Вест-Индии и Австралия окажутся недостижимыми, и у британцев не останется сахара, чтобы сыпать его в чай, — катастрофа слишком ужасная, чтобы о ней даже помышлять. Сама Британия сахара не производила, ее фермеры за всю историю страны не вырастили ни единой свеклы, ее промышленникам отродясь не доводилось рафинировать хотя бы одну унцию сахара. У себя в Нагишуранах, ныне Шураны, дед управлял самым большим в мире рафинадным заводом и потому представлялся естественным для вербовки британцами кандидатом. В 1925 году он и его шурин Роберт Йорич приехали сюда, чтобы построить в Бери-Сент-Эдмендсе, графство Суффолк, первый британский завод по переработке сахарной свеклы, — он и сейчас стоит там, распространяя густое горьковатое зловоние, слегка напоминающее запах подгоревшей ореховой пасты. Если бы Мартин, его жена и родные остались в Шуранах, их, евреев, уничтожили бы в нацистских лагерях смерти, как уничтожили его мать, сестру, родителей жены и десятки других не покинувших Европу членов семьи. Я никогда не появился бы на свет, а бумага или средства цифровой визуализации, потраченные на производство книги, которую вы сейчас со столь неподдельным удовольствием читаете, нашли бы иное применение.

Так что сахар дал мне жизнь, однако потребовал за это плату в виде рабской приверженности ему. Зависимости от него, да еще и зависимости от этой зависимости в придачу.

Сладкие утренние кашицы — это одно дело, и дело к тому же относительно безобидное. Еженедельные короба «Сахарных хлопьев», «Рисиков» и «Фростис» заказывались матерью по телефону и доставлялись вместе с остальными припасами мистером Нили, неизменно называвшим меня «молодым человеком» и водившим фургончик магазинчика «Ричс», находившегося в деревне Рипхэм — милях в двух-трех от нашей деревушки Бутон. Люди, подобные мистеру Нилу, теперь уже перевелись, и магазинчики вроде «Ричс» — тоже.

В результате еженедельных поставок мистера Нила я мог съедать почти столько предназначенных для завтрака хлопьев, сколько хотел, не тратя при этом никаких денег. Мой сладкий хит доставался мне задаром. Разумеется. Да и как могло быть иначе? Я был ребенком и жил в доме, буфет которого всегда содержал запас «Сахарных хлопьев». Это представлялось мне совершенно нормальным. Все изменилось, когда меня, семилетнего, отправили в глостерширскую приготовительную школу, отстоявшую от нашего норфолкского дома почти ровно на 200 миль.

Первое мое утро в «Стаутс-Хилл», ибо такое имя носила эта школа, стало и первым в длинной их череде разочарованием. Проведя ночь в ностальгическом хныканье и одиноком икании, я был разбужен беззастенчивым гвалтом и пугающей загадкой чуждого мне заведения, приступавшего к исполнению своих дневных обрядов.

— Ты! Что ты здесь делаешь? Тебе полагается в трапезной сидеть! — крикнул мне староста, когда я в панике заметался по выбираемым мной наугад коридорам.

— А что такое трапезная, пожалуйста?

В моем пораженном ужасом сознании нарисовалась картина некоего средневекового, обильно оснащенного орудиями пыток застенка.

Староста сцапал меня за плечи и потащил по коридору, потом по другому и, наконец, ввел в длинную, низкую столовую, заполненную мальчиками, которые шумно поглощали завтрак, сидя на узких, лакированного дуба, скамьях. Подведя меня к одной из них, он раздвинул двух едоков, потом поднял меня и втиснул в образовавшуюся щель. Я посидел немного, помаргивая в испуганном смущении. А потом, робко подняв голову, увидел некую кашицу. Это были не то «Корнфлейки», не то комковатая овсянка. Ни тебе «Сахарных хлопьев», ни «Фростис», ни «Рисиков» — то есть ни слуху ни духу. Я мог бы сказать здесь, что в тот миг жизнь моя изменилась коренным образом, что доверие, надежда, доверие и вера во что бы то ни было в тот день умерли во мне навсегда и меланхолия наложила на меня печать свою, но, пожалуй, это было бы заявлением несколько преувеличенным. Однако потрясение я испытал немалое. Неужели в моей жизни не будет больше ничего сладкого?