Стивен Фрай - Хроники Фрая

Кое-какой материал у нас таким манером набрался, однако мне пришлось снова поехать в Нью-Йорк — на репетиции «Я и моя девочка». Мы договорились, что после премьеры я вернусь назад. Мы прокатимся по стране и запишем пилотный эпизод шоу Фрая и Лори, который будет показан под Рождество, — а съемки самого сериала начнутся в следующем году.

Репетиции «Я и моя девочка» происходили на Манхэттене, где-то рядом с Флэтайрон-билдинг, оно же «Утюг». За всю мою театральную жизнь я ни разу не видел таких удобств и такой организации дела. У нас имелся танцзал, зал вокала и даже «драматический зал», отведенный для репетиций моего текста — и только его одного.

Мало того, в мое распоряжение предоставили «кабинет либреттиста» — с письменным столом, электрической пишущей машинкой, письменными же принадлежностями и кофеваркой. Постановочную группу (ту же, что и прежде) возглавлял Майк Оккрент, однако от британской труппы остался один лишь Роберт. В Лондоне его заменил Энн Рейтел, за которым — мюзикл не сходил со сцены долго — последовали Гэри Уилмот, Карл Хауман, Брайан Конли, Лес Деннис и многие другие. Здесь, в Нью-Йорке, на пару с Робертом выступали Мэриэнн Планкетт (которую я видел в «Воскресенье в парке с Джорджем») в роли Салли и Джордж С. Ирвинг в роли сэра Джона.

Я жил в «Уиндеме», старомодном актерском отеле на 58-й стрит, чьи номера представляли собой просторные и безвкусные «люксы» с ванными комнатами и приспособлениями, не сомневавшимися, что на дворе сейчас 1948 год. У каждой кровати стоял на тумбочке белый телефон без диска и кнопок. Сняв трубку, вы попадали на отельного телефониста. «Мне нужно позвонить», — говорили вы ему, а затем называли номер, клали трубку и погружались в ожидание. Пять минут или полчаса спустя — это уж как повезет — телефон звонил и вас соединяли с нужным вам номером. Едва ли не каждую ночь, часа в два или три, меня вырывал из объятий сна громкий трезвон.

— Да?

— Вы заказывали разговор с Римом, это в Италии…

— Не вызывал я никакого разговора.

— Похоже, ошибся. Не туда позвонил. Спасибо.

Вскоре я обзавелся привычкой беседовать за завтраком с кем-нибудь из давних постояльцев — все они были актерами или людьми театра. Больше всех мне нравился Рэймонд Барр, страшно громоздкий, но веселый и добродушный, с вечно усталыми глазами и тяжелыми, как у английской кровяной гончей, веками. Сблизились мы настолько, что он даже попросил у меня совета — стоит ли снять на телевидении продолжение «Перри Мэйсона»?

— Вы, молодые люди, помните такого?

— Ну, должен сказать, его показывали еще до моего времени, — ответил я. — А вот «Айронсайд» мне нравился.

— Что же, спасибо. «Айронсайда» они снимать больше не хотят, но о продолжении «Перри Мэйсона» поговаривают. Так вы его никогда не видели?

— Уверен, телевидение сумеет сделать хороший судебный сериал. Он ведь был адвокатом, верно?

— О господи. Надо будет сказать продюсерам. Я познакомился с умным молодым англичанином, и он почти ничего не знает о Перри Мэйсоне. О господи.

Если с Рэймондом Барром поговорить не удавалось, я перебирался в другой угол столовой, поближе к царственной бродвейской чете, Хьюму Кронину и Джессике Тэнди. Со мной они разговаривали через посредство друг дружки.

— Смотри, милая, это тот англичанин. Интересно, как подвигаются его репетиции.

— Совсем неплохо, — отвечал я, — труппа, по-моему, изумительная.

— Он говорит, труппа у них изумительная! Интересно, он уверен в успехе?

— Ну, вы же понимаете. Все в руках богов. То есть, я так полагаю, критиков.

— Он назвал критиков богами, милая. Ты слышала? Богами!

И так далее.

По ходу репетиций я начал понимать, что такое трудовая этика американцев. Претендентов на каждое место в хоре существовало столько, что работать спустя рукава никто себе позволить не мог. Во время перерывов хористы и хористки обучали друг дружку новым танцевальным коленцам, выпевали гаммы, разогревались или остывали — это уже в зависимости от времени дня. И то и дело пили воду. Теперь весь западный мир привык к этому настолько, что нам приходится напоминать себе: было время, когда молодые американцы вовсе не чувствовали себя голыми, если в руках у них не было бутылки с водой.

Я начал также понимать смысл системы звезд. В ней присутствует своего рода парадокс: Америка — республика, освободившаяся от присущих монархии уз неравноправия, от классовых и социальных различий, — по собственной воле наделяет звезду статусом, который и не снился ни одному европейскому герцогу или принцу. И, как и в случае настоящей аристократии, на звезд распространяется принцип noblesse oblige . [186] Положение обязывает ( фр. ). Роберт рассказывал мне, как вся труппа поехала на север штата, чтобы сняться в телевизионной рекламе. День стоял летний, долгий, жаркий и влажный, хористы, не вылезавшие из лязгавших доспехов, усыпанных жемчугами платьев и подбитых мехом мантий, устали, а режиссер все снимал дубль за дублем. В конце концов Роберт заметил, что хористы, непонятно почему, поглядывают на него все с меньшим и меньшим дружелюбием. И спросил у Мэриэнн Планкетт — может, он что-то не так сделал?