Анатолий Эйрамджан - С миру по нитке

На площадь выехал странный экипаж, на борту которого был нарисован герб дома Романовых. Площадь была заполнена какими-то голодранцами в рубищах (наверное, те самые работники научно-исследовательских институтов и студенты). По какому-то сигналу они вдруг страшно возбудились, заволновались, вся площадь пришла в движение, толпа бросилась к царскому экипажу, сорвала с него герб вместе с драпировакой и обнажился грузовик, кузов которого был оформлен под кабинет Ленина в Горках, сам Ленин стоял, опершись о стол, а в кресле вальяжно сидел Нариман Нариманов. При виде своих вождей голодранцы оживились еще больше, сдернули с себя рубища и оказались красноармейцами, краснофлотцами, рабочими и крестьянами и дружно приветствовали новую власть. Ленин тем временем внимательно слушал Наримана Нариманова, который говорил что-то вроде «завтра будет поздно, а сегодня рано». Когда кортеж оказался напротив трибуны, где сидели руководители партии и правительства, секретари братских компартий во главе с самим Леонидом Ильичем, Ленин и Нариманов забыли о своем диалоге, встали рядышком и приложив руку к сердцу, стали отвешивать земные поклоны руководителям партии. Эти кадры на экране телевизора монтировались с улыбающимися лицами Алиева, Шеварднадзе, Брежнева и др., которые поощрительно помахивали ладонями вождю мирового пролетариата... «Верной идете дорогой...»

Затем на площадь выехал бронепоезд (закамуфлированный грузовик), на переднем бампере которого стояли Микоян, Орджоникидзе и Киров – вожди, много поработавшие по Закавказью. Они декларировали что-то революционное рабочим и крестьянам, встречающим приветственно бронепоезд, а как только поровнялись с трибуной, тут же подобострастно изогнулись, приложив руки к груди и выражали всем своим видом высшую степень преданности и уважения членам ЦК КПСС, что и должны были выражать штатные актеры бакинских театров.

Потом голос из громкоговорителей объявил:

– На площадь прибыл огонь Революционной славы, зажженый от могилы 26-ти Бакинских коммисаров!

Появился бронетранспортер, солдат поднес факел к чаше и вспыхнул на площади, под аплодисменты, Огонь Революционной Славы.

А громкоговоритель объявил опять:

– Прибыл огонь боевой славы, заженный от вечного огня на могиле Героя Совеского Союза Ази Асланова!

Въехал еще один бронетранспортер и была зажжена чаша Огня Боевой Славы.

– Прибыл огонь трудовой славы, зажженый от мартенов Сумгаита!

С третьего бронетранспортера под невидимые широким зрителям слезы Славы Михайлова был зажжен последний огонь, после чего из репродукторов понеслись звуки вальса, и на площадь выбежало несметное количество девочек в возрасте 12и-13и лет с вербными веточками. Они исполнили номер «Целина».

Брежнев на трибуне был тронут до слез.

А Слава Михайлов вернул Юлику пригласительный билет на правительственный банкет во дворец «Гюлистан» (в переводе «Дворец Счастья»), который был специально выстроен к празднику. На этом банкете присутствовали все руководители партии, включая Брежнева.

– Я не заслужил такой чести, – сказал бывший хороший комсомолец Юлику. -Я не выполнил свою задачу – не сохранил огонь.

На празднике был липовый огонь, и я себе этого не прощу.

– Ну и дурак! – сказал Юлик. – Кроме нас с тобой никто не знает об этом!

И праздник от этого не стал хуже! Пошли, не валяй дурака!

– Прости, Юлик, не могу! – твердо сказал Слава. – Я должен был ночью дежурить у огня, а я этого не сделал...

– Ладно, тогда страдай! – устал уговаривать его Юлик и уехал на банкет.

В этой связи мне вспомнился еще один факт из театрально-режиссерской деятельности Юлика – он поставил в Бакинском театре оперетты мюзикл «Человек из Ламанчи». Нужно хорошо знать Юлика, чтобы быть уверенным, что эта постановка обречена была стать эпохальным событием, чем-то вроде нашего ответа Бродвею, Голливуду. Поэтому в один из своих приездов из Москвы в Баку я тут же пошел посмотреть этот спектакль. И не жалею. Чтобы подчеркнуть, что Дон Кихот человек неземной, Юлик поднял его над сценой на парашютных лямках и актер (забыл фамилию, звать Шурик), кувыркаясь в воздухе – очень трудно было удержать равновесие на растянутых стропах, пел знаменитую свою арию «Импасибл дрим». Кроме того, на первых показах спектакля Санчо Панса ездил на настоящем ишаке, но Юлик был вынужден отказаться от ишака, так как тот на каждом спектакле преподносил какой-нибудь сюприз – или начинал вдруг кричать на зрителей, или останавливался, как вкопанный и никто, даже сам Дон Кихот, не мог сдвинуть его с места. А окончательную точку пришлось поставить после того, когда у ишака вдруг прямо на сцене стал расти член и достиг таких размеров, что уже касался пола сцены – зрители ржали вовсю и никто уже не обращал внимания на кувыркающегося в воздухе Дон Кихота, не слушал его трогательную арию и не замечал, что зрителей первых рядов буквально окатывало водой с головы до ног после того, как прачки бросали одного из героев в чан с водой.