Михаил Горбачев - Жизнь и реформы

Первые дни моей работы в ЦК совпали с началом зимовки в животноводстве. Республики и области завалили просьбами выделить из госресурсов концентрированные корма. Урожай удалось получить не во всех регионах.

Что такое государственные заготовки, я и до того знал хорошо. Но теперь, когда поле зрения расширилось до пределов страны, увидел картину, которая наводила на самые грустные размышления. Заготовка зерна никогда не была у нас обычным, хозяйственным, что ли, делом. Нет, это всегда была массовая политическая кампания, завершающий этап «всенародной битвы за хлеб». Она стояла в центре внимания партии, от Политбюро до райкомов и первичных парторганизаций. Больше всего партработники теряли головы на заготовках. Тут уж пощады ждать не приходилось.

В ход шла жесткая машина выжимания, выгребания, вытряхивания зерна из каждого совхоза и колхоза. Любой, кто пытался смягчить эту кампанию или просто придать ей здравый смысл, квалифицировался как руководитель «с кулацким душком и настроениями». И надо было обладать очень большим искусством аргументации, чтобы объясняться с ЦК в тех случаях, когда установленные государством задания не удавалось выполнить.

О здравом смысле я упомянул не случайно. По традиции, идущей чуть ли не с времен Гражданской войны, считалось, что нужно заготавливать максимально возможное количество зерна. Если оно в руках у государства, то, во-первых, его не растащат, а во-вторых, им можно по-хозяйски распорядиться, поддержав тех, у кого есть нужда, и не давая возможности «разбазаривать» тем, кому в этом году повезло с урожаем. То есть даже колхозы и совхозы, полностью выполнившие план заготовок, не могли распорядиться оставшимся зерном — оно «выбиралось» для покрытия недостачи в других хозяйствах. Ясно, что тем самым заинтересованность в наращивании производства снижалась, фактически сводилась на нет.

Порой дело доходило до глупости. Планы заготовок пшеницы доводились, к примеру, до хозяйств Ленинградской, Ярославской, Калининской и других областей Нечерноземья, где зерно этой культуры было такого низкого качества, что не всегда годилось даже на кормовые цели. Сдавая государству десятки тысяч тонн такого зерна, эти области получали от государства сотни тысяч тонн зернофуража для животноводства, не говоря уж о продовольственном зерне. При этом для стимулирования посевов зерновых здесь платили за тонну 24 рубля, а в Ставропольском и Краснодарском краях, где выращивалась высокосортная пшеница, за нее платили лишь 7-10 рублей.

Или возьмите Прибалтику и Белоруссию. Они являлись крупными потребителями зерна из государственных ресурсов: около двух миллионов тонн ежегодно направлялось в Белоруссию, от 700 тысяч до миллиона тонн — в каждую из Прибалтийских республик. Тем не менее все они имели план заготовок зерна. Считалось — каждый регион должен участвовать в наращивании его производства. Во всех республиках необходимость обеспечения общегосударственных заготовок доминировала над удовлетворением потребностей своих хозяйств и населения. И психология у многих руководителей республик, краев, областей складывалась соответствующая. Выгребали хлеб, рапортовали в надежде отличиться, опередить, быть замеченным, наконец, получить очередной орден. И тут же не моргнув глазом садились писать прошение в центр о выделении зерна и кормов из государственных ресурсов.

Таков был заготовительный ажиотаж, в котором я сам участвовал на протяжении многих лет — ив Ставрополе, и уже работая в Москве. Но и зерно, которое собирали, плохо хранилось и еще хуже использовалось, особенно та его часть, которая шла на выработку комбикормов. Не хватало заводов, техники, хранилищ, транспорта, белковых добавок. Создание всей этой инфраструктуры требовало огромных капитальных вложений и откладывалось до «лучших времен». А управленческие и партийные структуры наваливались на заготовки — забрать побольше и подешевле.

В заготовительном деле сложно переплетались государственные нужды и притязания бюрократов, реальная политика и элементарная бесхозяйственность, идеология и почти языческое обожествление хлеба, воспитанное годами голода и недоедания.

Взаимоотношения города и деревни, судьба крестьянства, земля и люди на земле, сохранение природы — эти извечные вопросы не давали мне покоя. Чем больше вникал я в них, тем больше одолевала тревога за положение в стране, тем больше возникало сомнений в разумности проводимой экономической политики.