Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Тогда же, гуляя у пруда, Л. Н. сказал мне:

— Не знаю, ясна ли будет вам моя мысль. Я хочу сказать, что добро человек может сделать только другому, а зло — наоборот — только себе. Разумеется, не физическое зло — боль. Эта мысль на первый взгляд парадоксальная, но, по- моему, глубоко верная.

В тот же день за обедом на высказанную им какую‑то мысль о религии Софья Андреевна ответила очень резкой репликой. Гуляя со мною, Л. Н. сказал по этому поводу:

— В духовной жизни несомненно существует свойство, которое в церковной религии называют откровением, благодатью, французское «grâce». Это то, что можно назвать религиозным чувством. Есть люди по природе своей как бы совершенно лишенные этого чувства. С ними нельзя говорить — они не понимают. Как собака понимает, как открыть дверь и войти, но не может притворить ее за собой, и бесполезно ее этому учить, так и тут… Они глухи.

Тут же Л. Н. сказал о могуществе любви при общении с людьми:

— Любовь растворяет сердца.

Когда я приехал с Кавказа и в первый раз во время обеда приехал в Ясную, я присел около Л. Н. Разговор шел об убийстве приказчика в имении у Звегинцевой, вообще о теперешних событиях. Л. Н. сказал мне:

— Как хорошо думать, что скоро ухожу… К старости так ясно видишь, что одно нужно людям, и как все и везде делают всё, только не это одно нужное. Это ужасно! Разумеется, люди поймут это, но только когда это будет?!

Говорили об изменении форм жизни. Л. Н. сказал:

— Я себе всегда в упрек ставлю, что слишком много говорил об изменении форм жизни. Все временное, внешнее, то, что будет, и то, что есть, не зависит от нас. Человек должен только стремиться к тому, что он считает правдой, а что выйдет из этого, не в его власти.

Чертков справедливо возразил, что Л. Н. в своих писаниях именно всегда говорил о путях и оговаривался: что из этого выйдет, знать нельзя, и что жизнь найдет соответствующие изменившемуся сознанию людей формы.

Я играл на днях Шопена. Л. Н. сказал:

— Вот за это одно можно поляков любить, что у них Шопен был!

Потом он прибавил:

— Когда слушаешь музыку, это побуждает к художественному творчеству.

Недавно Илья Львович и Бирюков говорили про какого- то тифозного мужика и о том, что он весь во вшах. Л. Н. по этому поводу вспомнил:

— Раз в Москве был у меня вечером сын Сютаева (крестьянина, мыслителя). Собрался он уходить. Я оставляю его ночевать, а он отказывается, говорит: «Признаться, я давно в бане не был, вшей на мне много». Я ему сказал: «Вы с нами поделитесь».

Л. Н. прибавил еще:

— Такие люди живут в труде, в грязи — насколько их жизнь может быть нам примером! Единственная возможность нравственной жизни — это жизнь на земле.

Нынче Л. Н. вспоминал про Севастополь. Между прочим, он рассказал:

— Когда Малахов курган был взят и войска спешно переправлялись на Северную сторону — тяжелораненых оставили на Павловском мыске, где была батарея. Это сильная батарея, с которой можно было обстрелять весь город. Когда сообразили, что нельзя ее так отдавать французам, то решили взорвать. Я был у Голицына, там еще Урусов сидел, и тут же крепко спал добродушный, здоровый офицер Ильин. Мне сказали, что он только что вернулся из опасного поручения — взорвать Павловский мысок. Мысок был взорван с батареей и со всеми ранеными, которых нельзя было увезти, а батарею отдать неприятелю нельзя было… Потом пытались отрицать это, но я знаю, что это было так.

Л. Н. сказал недавно о Трегубове:

— Пока он не занимался проповеданием, он во всем сомневался. Помню, еще в Москве, по поводу Евангелия и чудес, он станет, прижмет меня к стене и отдыху не дает.

Только что скажу ему, как я себе объясняю какое — ни- будь чудо, он опять с вопросом: «Ну, а это как?..» А теперь, с тех пор как он стал проповедовать, он ни в чем не сомневается.

На этих днях Л. Н. сказал В. Г. Черткову:

— Знания без религиозно — нравственной основы ничего не значат. Я представляю себе знания как трубу; если она направлена к свету — она собирает, концентрирует свет, а если ее направить в сторону, то она ни к чему не нужна.

Во время этой же беседы Л. Н. сказал еще:

— Последнее время я все более стараюсь, и кажется, это мне иногда удается, вступая в общение с человеком, всегда помнить в нем Бога. И тогда все делается ясно и просто. Тогда не думаешь о последствиях, так как что из этого выйдет, не в твоей власти.

12 июля. Вчера Л. Н. рассказывал Д. В. Никитину (по поводу завещания г — жи Архангельской на устройство чего — ни- будь для крестьян), что, когда он был мировым посредником, он раз поехал в Москву и остановился в гостинице Шевалье. Там ему принесли от неизвестной дамы тысячу рублей на устройство школы. Л. Н. устроил школу (не помню, где именно), которая содержалась на проценты с этих денег. Когда Л. Н. бросил посредничество, школу закрыли. Л. Н. сказал: