Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

В июле 1908 года Л. Н. переживал один из тех, вызванных Софьей Андреевной, мучительных душевных кризисов, которые у него почти всегда оканчиваются серьезной болезнью. Так было и в этот раз: он тотчас после этого заболел и некоторое время находился почти при смерти.

Приведу несколько выдержек из его дневника, записанных им в дни, предшествовавшие болезни:

«Если бы я слышал про себя со стороны — про человека, живущего в роскоши, отбивающего все, что может, у крестьян, сажающего их в острог и исповедующего и проповедующего христианство, и дающего пятачки, и для всех своих гнусных дел прячущегося за милой женой, — я бы не усумнился назвать его мерзавцем! А это‑то самое и нужно мне, чтобы мне освободиться от славы людской и жить для души….»

«…Все так же мучительно. Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена. Куда ни выйду — стыд и страдание…»

«…Одно все мучительнее и мучительнее: неправда безумной роскоши среди недолжной нищеты, нужды, среди которой я живу. Все делается хуже и хуже, тяжелее и тяжелее. Не могу забыть, не видеть…»

«…Приходили в голову сомнения, хорошо ли я делаю, что молчу, и даже не лучше ли было бы мне уйти, скрыться… Не делаю этого преимущественно потому, что это для себя, для того, чтобы избавиться от отравленной со всех сторон жизни. А я верю, что это‑то перенесение этой жизни и нужно мне…»

«…Я не могу долее переносить этого, не могу и должен освободиться от этого мучительного положения. Нельзя так жить. Я по крайней мере не могу так жить, не могу и не буду…»

«…Помоги мне, Господи. Опять хочется уйти. И не решаюсь. Но и не отказываюсь. Главное: для себя ли я сделаю, если уйду? То, что я не для себя делаю, оставаясь, это я знаю…»

Помню, как, возвращаясь однажды в эти дни с одинокой прогулки в лесах, Л. Н. — с тем радостно вдохновенным выражением, которое последние годы так часто озаряет его лицо, — встретил меня словами: «А я много и очень хорошо думал. И мне стало так ясно, что когда стоишь на распутье и не знаешь, как поступить, то всегда следует отдавать предпочтение тому решению, в котором больше самоотречения».

Из всего этого видно, как глубоко Л. Н. чувствует свое положение, как страстно ему по временам хочется скинуть с себя свое ярмо и вместе с тем как чистосердечно и самоотверженно он ищет не своего облегчения, а только одного

— выяснения того, как ему следует поступить перед своей совестью, перед тем «Богом своим», служению которому, не только словом, но и делом, он посвятил всю свою жизнь.

После этого как близоруко, как несправедливо и жестоко звучат слова — в особенности в устах такого любящего и любимого друга Л.H., как ты, — о том, что «его послушание перед Софьей Андреевной ты считаешь не достоинством, а слабостью». Мы можем предполагать, что на месте Л. Н. мы поступили бы иначе, хотя нам трудно сказать, сделали бы мы, поступая иначе, лучше или хуже, чем он. Мы можем не понимать всего того, что творится в его душе, а потому можем недоумевать перед некоторыми его поступками. Но я по крайней мере не могу не относиться с величайшим уважением к тем чистым, самоотверженным побуждениям, которые им руководят; не могу не чувствовать к нему полного доверия в том смысле, что если человек, жертвуя всеми своими личными потребностями и удовольствиями и несмотря ни на какие свои страдания и лишения, неуклонно старается исполнять требования своей совести, то он делает все, что можно ожидать от человеческого существа, и никто не имеет ни права его осуждать, ни надобности беспокоиться за него.

Ведь, в самом деле, для нас, глядящих со стороны на жизнь Л. Н., она представляется внешним зрелищем, которое мы можем рассматривать, смотря по нашему настроению: иногда спокойно и с снисхождением, иногда с раздражением и осуждением; то с чувством личной досады, то в духе учительства и нетерпимости, то просто легкомысленно, не вникая в сущность дела и не зная и не принимая в соображение всех обстоятельств — одним словом — которое мы можем рассматривать так или иначе, но почти всегда сами находясь на духовном уровне, гораздо низшем, чем тот духовный уровень, на котором в настоящее время большею частью пребывает Л. Н.

О Л. Н. и его образе жизни мы в свободные минуты решаемся судить и рядить, как о чем‑то нам гораздо более доступном и понятном, нежели ему самому. «Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу». Мы забываем, что для нас это есть только вопрос, о котором мы можем иметь то или иное суждение, о котором можем при случае спорить, доказывать и опровергать, но что для Л. Н. вопрос этот есть вопрос совести, есть само дело его жизни, то, во что он вкладывает всю свою душу, все разумение свое. Какое основание имеем мы воображать, что мы, посторонние зрители, сознающие себя гораздо ниже Л. Н. в духовном отношении, — в состоянии лучше разобраться в его жизни и добросовестнее для него решить, как ему следует поступить, нежели может это сделать он сам, день и ночь молитвенно перед Богом ищущий руководства для своего поведения? Неужели мы сами так легко и безупречно справляемся со всеми затруднениями и осложнениями нашей собственной жизни, что у нас остаются и время, и силы, и охота врываться в чужую жизнь и распоряжаться в самом тайнике души другого человека, да еще человека, подобного Л.H., изо дня в день живущего перед лицом смерти и напрягающего всю силу свою исключительно проникновенного и просветленного сознания к тому, чтобы как‑нибудь не ошибиться, не оступиться, а понять и исполнить то, чего требует от него Бог?!