Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Мне тоже очень хочется видеться с вами и я, хотя и не знаю как, но думаю устроить это, когда приеду. И, разумеется, объявив об этом тем, кому это неприятно.

Здесь мне очень хорошо, но все‑таки надо ехать, и Саше хочется. Она все, несмотря на свою толщину, нездорова…

Ну, прощайте пока, целую вас, Галю, Димочку и всех друзей. Л. T.».

Письмо Л. Н к В. Г. Черткову от 17 сентября.

«Получил нынче утром ваши письма, милый друг, и пробежал их перед прогулкой, теперь же вечером перечел все, кроме вашего, и берусь за ваше и, перечитывая, хочу тут же по пунктам отвечать:

(Первые четыре пункта — деловые поручения по поводу английских писем и пр.)

5) То, что вы пишете о том образе действий, которого я должен держаться в отношениях с Софьей Андреевной, совершенно сходится с тем, к чему я сам пришел, как вы это увидите из вчера написанного мною вам письма, и с тем, что мне говорят все близкие люди, любящие меня. Но до всего надо дойти самому, я дошел в сознании, но как‑то удастся исполнить. Хотя и не люблю загадывать, но думаю 22–го приехать в Ясную.

То же, 6–е, что вы пишете в конце письма о той задаче, которая мне задана, показывает то, что вы меня любите истинной любовью, переносясь в мое положение, и слишком любите, приписывая мне то, от чего я еще очень далек. Но я благодарен, потому что такая дружба, как ваша, — такая хорошая, чистая радость.

До отъезда еще четыре дня, может быть, получу еще от вас весточку. Прощайте, до свидания. Л. Т.».

Из письма Александры Львовны к Б. от 17 сентября.

«О нас что же вам сообщить? Живем тихо, мирно, а как подумаешь о том, что ожидает нас, и сердце защемит. Но теперь за это время есть перемена, и перемена, по — моему, очень важная в самом Л. Н. Он почувствовал и сам и отчасти под влиянием писем добрых друзей, что нельзя дальше в ущерб своей совести и делу подставлять спину и этим самым, как ни странно это сказать, не умиротворять и вызывать любовные чувства, как бы это и должно бы быть, а, наоборот, разжигать, усиливать ненависть и злые дела.

И пока Л. Н. стоит твердо на намерении не уступать и вести свою линию, дай Бог ему силы так продолжать. Это единственное средство установления возможной жизни между Л. Н. и Софьей Андреевной.

Вчера Л. Н. писал не совсем верно Черткову о том, что мне хочется домой. Мне хочется, чтобы Л. Н. не уступал Софье Андреевне, а делал по — своему и как лучше. Перед отъездом Софьи Андреевны Л. Н. сказал ей: — Когда ты хочешь, чтобы я приехал? — Она сказала: — Завтра. — Нет, это невозможно. — Ну, к 17–му. — И это рано. — Ну, так как хочешь. — И Л. Н. сказал: — Я приеду к 23–му (дню свадьбы Л. Н. и Софьи Андреевны.) Так если мы не выедем 23–го, будет скандал, пойдут истерики и всякая штука, и Л. Н. может не выдержать. Понимаете, ему лучше сделать самому, чем быть вызванным по ее воле…»

Письмо Софьи Андреевны к В. Г. Черткову.

11—18 сентября 1910, Кочеты — Ясная Поляна.

«Владимир Григорьевич,

Перемена, происшедшая во мне к вам, произошла хотя и из старых источников, но теперь действительно с пребывания Л. Н. у вас. Причина первая та, что вы повлияли и удержали Л. Н. для цыгана — скрипача, когда я, заболев, умоляла его приехать, а он с вами вместе телеграфировал, что удобнее приехать позднее. В слове удобнее я поняла ваш стиль и ваше влияние, так как Л. Н. потом говорил: «я чувствовал, что надо было ехать утром». На мои упреки он уверял меня, что он чувствует ко мне все самое доброе и любовное и покажет мне в дневнике, как он хорошо обо мне писал. Он сделал движение, чтобы достать дневники, их не нашел и смутился, вероятно, забыв о их похищении. Тогда он повел меня к Саше спросить ее, не знает ли она, где они? И Саша солгала, и Л. Н. должен был признаться, что они у вас. Вы видели, как меня огорчило и смутило это обстоятельство. Я не могу отделить от себя мужа, с которым прожила почти полвека. Его дневники — это святая святых его жизни, следовательно, и моей с ним, это отражение его души, которую я привыкла чувствовать и любить, и они не должны быть в руках постороннего человека. А между тем тайно от меня они были увезены присланными вами людьми и находились у вас в деревянном помещении с риском пожара или обыска и так долго, что можно бы их десять раз переписать, а не только производить разные работы. Когда я в добром и горячем письме просила вас их возвратить, вы резко отказали и выставили неблагородные мотивы, что я боюсь, что посредством дневников вы будете меня и детей моих обличать, и злобно прибавили, что «если б я хотел, то давно имел возможность напакостить вам и вашим детям, и если я этого не сделал, то только из любви ко Л. Н».