Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим)

На этом наш с Элькой роман закончился. Она почему-то стала меня избегать. Когда я однажды у дома № 14 по Школьной улице ее подстерег, она стала лепетать, что нам пока лучше не встречаться, когда-нибудь она объяснит почему. Но до объяснения дело не дошло.

С полковником Барыбиным на всех полетах мы сидели вдвоем за одним столом, но я никогда не был уверен, что он знает, кто я такой. Он по многу раз ко мне поворачивался, смотрел на карту, я ему показывал, где какие самолеты куда летят, но он ни разу не поинтересовался, кто я, каких родителей сын, чем занимался до армии. Также не интересовались мной его заместители, которые вместо него руководили полетами. Но однажды я все-таки понял, что Барыбин может меня узнать и помнит мою фамилию.

Мы тогда с Ризиным отправились в самоволку, и вдруг на какой-то улице вылетел из-за угла открытый «виллис», а в нем справа от шофера Барыбин. Он несся на большой скорости и сначала нас проскочил, потом задним ходом вернулся к нам.

— Войнович! — закричал он. — Это вы куда идете? Водку жрать?

— Да что вы, товарищ полковник! — сказал я. — Какая водка? У нас и денег на водку нет.

— Свинья грязи найдет. Садитесь в машину!

Мы сели на заднее сиденье и немедленно были доставлены в часть. Барыбин нас высадил и опять уехал. Мы думали, что за самоволку нас накажут, но этого не случилось. На другое утро снова были полеты, я снова сидел рядом с Барыбиным, он о вчерашнем не вспоминал, я тем более. Через несколько дней меня вызвали к нему в штаб. Я удивился и решил, что, наверное, он решил меня как-то все-таки наказать. Я пришел, начал докладывать:

— Товарищ полковник, рядовой Войнович по вашему приказанию…

— Садись! — перебил меня он. — Ты, оказывается, летчик?

— В каком смысле? — спросил я настороженно.

— В прямом. Ты в аэроклубе учился? Летать хочешь? Ну, что ж, оформляй документы, поедешь в Россию учиться на вертолетчика…

Но я не досказал историю своей поездки в Бжег, сорок лет спустя.

Я приехал туда в середине дня, сам ничего бы не нашел, но помог местный русский человек, женатый на польке. Он стал моим провожатым на кладбище, где был похоронен мой друг Валя Чуприн, и я спросил, не знает ли он, случайно, женщину по имени Элька Гемба. Выяснилось, что знает и готов меня проводить к ней, предупредив:

— Но она старушка. Ей лет шестьдесят пять.

Я согласился, что так примерно и должно быть.

Подъехали к какому-то дому. Провожатый постучался в дверь на первом этаже, дверь отворилась. Пожилая женщина стояла на пороге и смотрела то на меня, то на провожатого, вытирая мокрые руки о фартук.

— Ну вот, — сказал провожатый, раскинув руки, одну — в сторону хозяйки, другую — в мою сторону, как бы собираясь нас соединить. — Ну вот…

Я спросил женщину, не зовут ли ее Элька. Она закивала головой:

— Так, так, естем Элька.

— А фамилия Гемба?

Она сказала, что не Гемба, а Гембка. Вглядываясь в нее, я спросил, не было ли у пани когда-нибудь русского друга. Она, вглядываясь в меня, сказала: «Нет, нет, русского не было». Хотя, как мне показалось, ей сейчас было бы приятно, если бы какой-нибудь пожилой иностранец разыскивал ее из лирических побуждений. «Но может быть, ты не помнишь?» — спросил ее провожатый. «Нет, — сказала она с явным сожалением о несостоявшемся прошлом. — Если бы такое было, я бы запомнила…»

Я все же поинтересовался, не жила ли пани когда-нибудь на улице Школьной в доме № 14. Пани покачала головой. И вдруг спохватилась: «Я знаю, о ком вы говорите! Она жила на Школьной, но потом переехала на Костюшко, у нее дочери лет сорок. Правильно, Элька Гемба… Але она юж не жие (но ее уже нет в живых)».

Я не очень удивился. Сорок лет — срок нешуточный.

Я сказал: «Извините, пани». Пани сказала: «Ну, что вы, что вы».

Провожатый вышел со мной на улицу и предложил поехать к Элькиной дочери. Я не захотел. Он спросил:

— Почему ты не хочешь ее увидеть? Может быть, она твоя дочь?

— Нет, — сказал я. — Она не может быть моей дочерью.

— Почему?

— Потому что от поцелуев дочери не рождаются.

Я ехал назад в Чехию и думал, что если бы сорок лет назад нас с Элькой судьба не разъединила, то…

На этой мысли я запнулся, а додумав ее, сказал сам себе, что, скорее всего, ничего бы хорошего не было. Потому что физического влечения для любви на всю жизнь все-таки недостаточно.