Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим)

Еще в первые дни знакомства она спросила меня, знаю ли я Камила Икрамова и что думаю о нем.

— Хороший человек, — сказал я.

— Правда? — она пожала плечами. — Сомневаюсь.

И стала его ругать: поверхностный, хвастун, таланта никакого, а что-то зачем-то пишет.

Я сказал:

— Камил добрый.

Ира возразила:

— Он хочет казаться добрым.

— Если он хочет казаться, значит он что-то делает, чтобы его считали добрым. И это лучше, чем если бы он хотел казаться злым.

— Он работает на публику, — сказала она, и тут я с ней согласился — рассказал ей о том, как после напечатания одного моего стишка в «Правде» мы ехали в битком набитом автобусе. Камил вдруг повернулся ко мне и громко спросил: «Скажи, Володя, а когда в «Правде» выдают гонорар?» Конечно, вопрос был задан вовсе не с целью узнать дни выплаты гонорара в главной партийной газете, а чтобы обратить на себя внимание пассажиров. Я готов был провалиться сквозь землю.

— Но это, — сказал я Ире, — маленькая безобидная слабость.

— Ничего не маленькая и не безобидная. Это глупое безвкусное и даже пошлое хвастовство. Ты говоришь, он умный. Если бы был умный, то понял бы, что, хвастаясь, выглядит просто смешным…

Это был первый наш разговор о Камиле, но не единственный. Во все время пребывания на целине Ира несколько раз заводила о нем разговор. Всякий раз она его ругала, и всякий раз я искренне пытался ее переубедить. И достиг большего, чем ожидал.

Когда, вернувшись с целины, я встретился с Камилом, одним из первых его вопросов был:

— Что ты думаешь об Ирине Брауде?

Я рассказал, что о ней думал. Он был моей восторженной характеристикой очень впечатлен — и вскоре сделал ей предложение. То, что он был старше ее на одиннадцать лет, его не смутило. Ее, как выяснилось, тоже. А мне, как другу обоих, агитатору и в некотором роде свату, досталась роль быть у них в загсе свидетелем.

На целине я о своих семейных обстоятельствах мало думал. А вернулся — и они предстали передо мной в образе жены Валентины с большим животом и распухшими губами. Мои, достойные Чонкина, надежды на то, что за время моего отсутствия ситуация как-нибудь сама по себе рассосется, не оправдались, и жизнь обещала превратиться в полный кошмар. В комнате в 16 квадратных метров с одним окном на две семьи в одной половине, у окна, живут каменщик Аркадий, его жена Галя, двое детей и теща, у двери — мы с Валентиной. Через полтора месяца нас станет трое, а потом для ухода за ребенком прибудет теща. Жаловаться не на кого. Я сам, как будто черт меня подстрекал, громоздил себе препятствия и все сделал, чтобы они оказались непреодолимыми. Громоздил, но и сам же пытался их преодолеть. Засел за работу в надежде переложить на бумагу привезенный из Казахстана готовый сюжет, но скоро увидел, что у меня ничего не получается: фразы неуклюжие, характеры вымученные. Решил применить метод, отработанный мною в стихах. Писать, писать, писать. Писать плохо, очень плохо, как получается, но не останавливаться, двигаться дальше, писать и надеяться на чудо. Так и стал делать. Число страниц росло, но количество в качество не переходило.

Самуил Маршак говорил молодым писателям, что в литературе главное — талант, труд и терпение. Надо раскладывать свой костер, а огонь упадет с неба. Вот я и раскладывал свой костер, а огонь все не падал.

Иногда я падал духом, думал, а за свое ли дело взялся, и, пожалуй, пришел бы к выводу, что не за свое, если бы не Камил Икрамов и Володя Лейбсон, которые продолжали восхищаться всем, что я писал. Был у меня еще один почитатель, мой двоюродный брат Витя Шкляревский, он, едва ли не единственный из родственников, верил в меня безоговорочно, сравнивал меня с Мартином Иденом, и это сравнение не было натянутым. Как Мартин Иден, я писал много, но не печатался. Нищенской стипендии мне и одному бы не хватило, а чем она была в семейном бюджете (особенно после того, как в декабре 1958 года родилась моя дочь Марина), можно себе представить. Что делать? Вернуться в плотники? Я попробовал. Знакомый прораб согласился взять меня на работу. В зимний вьюжный день я пришел на строительную площадку, помахал топором, отморозил ухо, и такая тоска напала, что на второй день я свою трудовую книжку забрал. Время от времени я нанимался построить кому-нибудь перегородку, врезать замок, починить форточку, но работа подворачивалась лишь по случаю. Деньги я отдавал жене, а сам чем питался, не помню. Сейчас мне часто попадаются рекламные предложения дорогой, но эффективной диеты, а я точно знаю, что самая эффективная диета — когда нет денег на кусок хлеба. На одежду не хватало тем более. У меня были одни брюки, одна рубашка и одна пара ботинок. Брюки, чуть не до дыр протертые, пузырились на коленях и подметали пол бахромой, рубашка была застиранная, ботинки стоптанные. Сколько меня ни учили в детстве ставить ногу прямо, чтобы не стаптывать обувь, я этому так и не научился.