С. Пророкова: Левитан

Иногда всей компанией шли гулять на набережную. Это довольно далеко. Пока идешь вниз к морю — легко, зато возвращаться домой тяжко. Шли тихо, отдыхали. Левитан чувствовал каждый ничтожный подъем.

На набережной — толпы гуляющих. Будто весна выплеснулась на ялтинский берег. Обманутые солнцем чайки метались над морем стаями, задевая друг друга крыльями.

Писателя и художника узнавали в толпе. К Чехову ялтинцы привыкли, но художника разглядывали с любопытством.

На набережной был магазин Синани, нечто вроде клуба городской интеллигенции.

Сюда приходили врачи и литераторы, юристы и педагоги. Покупая книгу, разглядывая новый эстамп или картину, они знакомились, заговаривали, и хозяин магазина, сам небольшой художник, был участником этих бесед.

Чехов повел Левитана показывать картины и эстампы. Художник посмотрел на них и со всей откровенностью громко сказал:

— Черт возьми, какую дрянь здесь продают, — и подтверждал свое суждение убедительными доводами.

Чехов молчал, только покашливал довольно часто.

Тихо поднимались наверх. Когда дом уже был близко, Чехов неожиданно сказал:

— А знаешь, ты напрасно так резко разбирал картины. Это живопись самого владельца магазина, и он стоял, слушал…

Левитан так огорчился, что попросил сейчас же вернуться в магазин. Он вновь заговорил там о развешанных картинах, но теперь уже не тоном возмущенного художника, а терпеливого педагога, старался объяснить автору картин, чем они нехороши и почему так писать не надо.

На прощание Левитан купил две художественные вазы. Одну из них подарил Чехову, другую увез с собой.

Пришлось снова проделать утомительный путь. Несколько шагов подъема, долгий отдых. И так до самого дома.

В один из ясных солнечных дней Левитану было особенно плохо, и он попросил Марию Павловну подняться с ним в горы.

— Мне так хочется туда, где воздух легче, где легче можно дышать.

Мария Павловна согласилась. Левитан опирался на палку, шли медленно. Когда подъем сделался круче, он дышал еще труднее.

Мария Павловна выглядела привлекательной в светлой летней блузке. Она была добра и внимательна к Левитану, держала его палку за один конец, за другой взялся Левитан. Так они шли.

Вид расстилался перед ними величественный. Огромное море, синее, сливалось с такой же небесной синевой. Ялта, как в чаше, — зеленая, веселая.

Частые остановки, мрачные мысли. От Маши их не скроешь:

— Marie! Как не хочется умирать!.. Как страшно умирать и как болит сердце…

Так же осторожно, держась за оба конца палки, они спустились к дому. Левитан был благодарен Марии Павловне за эту прогулку. Он не вздохнул легче, но зато еще раз побывал на высоте, увидел величие природы, поклонился ей.

В кабинете топился камин. Антон Павлович разгуливал, заложив руки за спину, и сокрушался о том, что ему, прирожденному северянину, приходится жить вдали от снега, берез и глухих лесов.

Левитан попросил Ларису Павловну принести картон, пристроил его в длинном углублении камина.

Разговоры смолкли. Левитан писал. Когда он отошел от картона, все увидели луну, поднимающуюся за стогами. Словно сильным запахом свежего сена повеяло в комнате. Родной пейзаж. Теперь он всегда будет перед глазами Чехова, когда он поднимет их от листочков, исписанных убористым почерком. Он будет напоминать о далекой природе севера и о несравненном художнике.

Картина понравилась Чехову. Он писал о ней О. Л. Книппер: «У нас Левитан. На моем камине он изобразил лунную ночь во время сенокоса. Луг, копны, вдали лес, надо всем царит луна».

В семье Чеховых встретил Левитан Новый год нового века. Что сулит он писателю и художнику?..

Долго стоял Чехов на молу, махая платком, хотя уже и перестал различать фигуру Левитана на палубе удаляющегося парохода.

Заряд бодрости, полученный в Крыму, действовал всю зиму. Каждый день Левитан поднимался в мастерскую. Иногда несколько чугунных ступеней казались непреодолимым препятствием. Мешала боль. Прежде чем взять кисти, он пил лекарство. Садился в кресло, сидя смотрел на холст. Поднимался, брал палитру, привычное увлечение гасило острое ощущение боли.

Но несколько минут труда сразу забирали накопленные за ночь силы. Рухнув в кресло, художник тяжело дышал, снова пил лекарство и снова вставал к мольберту.

Так каждый день совершался поединок недуга с острой жаждой творчества. Побеждало искусство. Все дальше продвигались начатые картины. Можно уже отправить на выставку законченные произведения.