Григорий Линьков: Война в тылу врага

Ночью, когда все спали мертвым сном, раздался сигнал боевой тревоги. Молодой радист, стоявший на посту, доложил, что наш штаб окружен гитлеровцами.

Мы быстро поднялись, подбежали к мощным стволам дубов, стоявших здесь же, и заняли оборону, приготовили гранаты, запас патронов.

Прошло несколько мучительных минут ожидания. Все шорохи были нам знакомы. За кухней слышна была суета, пофыркивание ночных хищников — хорьков и горностаев, дерущихся за остатки пищи. Ночные птицы шныряли меж ветвей с хрипом и писком. Все совершалось, как всегда, в середине ночи. Но что же делает враг, окруживший нас? Не было ни единого признака присутствия постороннего человека. Треск валежника под ногами людей — особый, он отличается оттого, который раздается, когда приходит зверь.

— Где же ты обнаружил немцев? — спросил я у радиста.

— Да вон, вон же они лежат… Смотрите, светятся их каски, — и парень указал рукой в сторону двух бледных пятен.

Я подал команду «отбой» и повел новичка к фосфоресцирующему стволу дуба.

Но это было в августе сорок второго года. А в сентябре сорок первого я еще сам был новичком на занятой врагом земле и местности, совершенно для меня незнакомой. Мне так же было страшно. Только когда я попал в мокрый еловый лес, густо заросший тростником и крапивой, я успокоился.

Сентябрьское утро в этих широтах наступает медленно. Я неторопливо удалялся в глубь зарослей разнолесья.

Под ногами была грязная, вязкая, никем не топтанная, проросшая густой зеленой травкой почва. Я шел, стараясь обойти селение, — из которого доносились голоса, и выйти на опушку леса с противоположной стороны деревни.

Высеивался мелкий дождь. Вода шваркала в рюкзаке за плечами и в размокших кожаных сапогах.

По каким-то неуловимым признакам я чувствовал, что правее от меня лесное озеро, которое я обхожу слева, и, чтобы не завязнуть, нужно чуть-чуть уклониться вправо.

Здесь мне не опасно никакое преследование. Я мог бы уйти от целого батальона карателей, если бы они пошли по моим следам. В крайнем случае я спокойно бы перебрался через озеро, которое здесь не должно быть глубоким. В лесу я был опытным человеком. И в тот момент казалось мне: я понимал, о чем между собой попискивали лесные птахи.

Часа через два я вышел в сухой лес. Дождь продолжал итти.

Надев на себя плащ-палатку и непрерывно давая сигнал, я шел лесом, надеясь встретить кого-нибудь из своих. Мне казалось, что мои люди где-то здесь, близко, и вот-вот я их увижу. Но прошел час, другой, наконец пятый, а мои поиски и сигналы не давали никаких результатов. Садиться было нельзя, — немедленно засыпал от нервного переутомления. Грудь устала от непрерывного дутья в манок.

Время уже приближалось к полудню, когда я услышал в лесу стук топора. Пошел на звук. Стройный крестьянин лет сорока пяти рубил дрова. Я подошел к нему, поздоровался. Он мне вежливо поклонился и стал охотно отвечать на мои вопросы. Я спросил, где находится Лепель, крестьянин указал рукой, я засёк направление по компасу и запомнил. Оказалось, что я находился около деревни Есьбы, от нее по железной дороге, которую я видел ночью, считалось до Лепеля семьдесят километров.

Мне не надо было смотреть на карту, чтобы убедиться в ошибке штурмана самолета. Если я находился в семидесяти километрах к северо-востоку от города Лепеля, а точка приземления за двадцать километров от него на юго-запад, то, следовательно, меня не дотянули около сотни километров. Лепель стоял почти на самом обрезе имевшейся у меня карты-километровки.

Крестьянин назвался лесником и предупредил, что в деревне есть полиция. Ей будто бы уже известно, что ночью в окрестностях Есьбы были выброшены парашютисты, и она организовала на них облаву. Я стал расспрашивать, где кружил самолет; лесник указал за линию железной дороги, а на вопрос, есть ли там леса, ответил, что сплошного леса там нет, есть только небольшие перелески.

Гитлеровцы приказали полицантам вывести местных жителей в лес на облаву парашютистов. Но население попряталось, и только один лесник-объездчик направился в лес, но не за тем, чтобы ловить десантников, а предупредить их об опасности. Хотелось этому человеку верить. А он рассказал мне, что делается у них с приходом оккупантов. Этот человек, как и многие другие, испытывал всю тяжесть оккупации. Здесь он родился, вырос и растил своих детей. Двадцать три года, живя без царя, помещиков и капиталистов, он все кругом считал родным, желанным сердцу. И вдруг! Лес был объявлен гитлеровцами трофейной собственностью, подлежащей сплошной вырубке для нужд армии. Населению запрещалось ходить в лес без разрешения коменданта района под угрозой расстрела. Бывшего конокрада и убийцу выпустили из тюрьмы и назначили бургомистром волости. Два уголовника заняли главные должности в полиции. Новые «представители власти» начали разрешать все административные и бытовые вопросы расстрелами и плетью.