Григорий Линьков - Война в тылу врага

20 мая на острове Зеленый, в районе центральной березинской базы, мы провели пробный поход, чтобы проверить окончательную подгонку обуви, лямок у вещевых мешков и качество укладки груза. В этот же день прибыл на центральную базу из-под Полоцка комиссар Кеймах. Это было весьма кстати. Я мог с ним посоветоваться и еще раз просмотреть, все ли учтено для марша.

Утром 21 мая были сделаны последние приготовления к переходу. Бойцы плотно позавтракали, в их вещевые мешки было положено вареное мясо и хлеб. Некоторые заботливые товарищи захватили с собой и сырое мясо в ведрах, чтобы варить его по дороге, прихватили теплую одежду, одеяла и многие другие вещи, без которых можно было бы обойтись. Я знал, что все это будет брошено не далее как на втором привале, но молчал, предоставляя людям самим убедиться, что нам предстоит далеко не увеселительная прогулка.

Точно в назначенный час отряд выстроился перед штабной землянкой. Наступило самое тяжелое — прощание с остававшимися. Тимофей Евсеевич Ермакович со своей хромотой не выдержал бы перехода, и, как ни жаль мне было с ним расставаться, все же я вынужден был оставить его командиром Березинской базы.

— Что ж, так или не так, а коли нужно, так нужно, — ответил он мне своим обычным присловьем.

Теперь он выговаривал слова с трудом из-за душивших его слез. Я тоже чувствовал, что слезы подступают к глазам, и, отвернувшись, чтобы перебороть волнение, подал команду:

— За мной, шагом марш!

Колонна тронулась. Оставшиеся товарищи кричали: «Путь добрый!» и махали руками, Ермакович плакал.

Перед поворотом я оглянулся, и его маленькая скорбная фигурка запечатлелась в моих воспоминаниях о горестных и славных делах в первую военную зиму.

Лоскуток родной, не завоеванной врагом земли — зеленый островок — остался за спиной. Казалось, мы оставили там отчий дом, родную семью. А впереди и вокруг нас необозримое болото, поросшее чахлым березнячком и ольшаником. Но даже эти, старчески изогнутые карликовые деревца, весной покрытые изумрудной листвой, чем-то напоминали мне празднично разодетых девчат, высыпавших на болото проводить знакомых хлопцев, следовавших за мной.

Тут и там, как обычно, поодиночке и небольшими группами стояли серые красавцы — журавли. Казалось, они тоже хотели попрощаться. И собралось их больше, чем обычно… Опустив свои хвосты и крылья, похожие на голубые, вылинявшие на солнце веера, посматривая на нас, они жалобно курлыкали. Хотелось что-то сказать прощальное и этим птицам. Но думалось, что они и сами понимают: не от хорошей жизни люди покинули обжитые места, переселившись на журавлиное поймище.

Представьте себе колхозную деревню с нашими свободными и жизнерадостными советскими людьми. Но вот появились оккупанты, и сразу меняется лицо деревни и самое понятие «наша деревня», «наши люди». Все, что тебе давным-давно гак знакомо и дорого, вдруг оказывается не твоим, а объявляется трофейной собственностью разбойников, которые делают с твоими близкими все, что им угодно.

Какое горькое чувство испытывали советские люди, находясь на временно занятой врагом территории… «Ходишь, как прежде, по своей земле, а власть чужая, ненавистная. И не понять: не то ты в своей деревне, не то в фашистском лагере для пленных…».

Мы же, «расквартированные» в лесу, находили такие места, куда враг не мог прийти без боя.

На занятом нами лоскутке земли действовала радиостанция, здесь мы разговаривали с Москвой, принимали людей и грузы с Большой советской земли. Здесь у нас под кроной многовекового дуба портрет великого Сталина. Он смотрит на нас строгими и ласковыми глазами, и на душе становится легко. Он видит нас, он с нами. А возле него алый стяг — символ нашей мощи, нашей правды. Занятый нами кусок леса был советской, нашей, не оккупированной фашистами территорией. Почему же мы не могли себя чувствовать так же, как на советской земле?

Оторвешься бывало от фашистских карателей, заберешься в густой сосняк или ельник, выставишь посты, устроишься на еловых ветках у костра; радист выбросит антенну, свяжется с центром. Пройдет несколько часов, и ты чувствуешь, как уютен и хорош этот клочок родного леса! А станешь уходить, и жалко с ним расставаться, точно ты пробыл здесь не часы, а месяцы. Даже складки, морщины на коре дерева, под которым ты провел спокойно несколько часов, кажутся тебе давно знакомыми и такими же приятными, как причудливый рисунок на стене бревенчатой хаты, где ты родился и вырос.