Юрий Гавриков - Че Гевара. Последний романтик революции

(Речь произнесена на вечере, посвященном памяти К. Сьенфуэгоса (Камило Сьенфуэгос (1932—1959), один из руководителей Кубинской революции, майор (команданте) Повстанческой армии Кубы. С января 1959 года — командующий Революционными Вооруженными силами провинции Гаваны, начальник Главного штаба армии. 28 октября 1959 года погиб в авиационной катастрофе. Подробнее о нем см. на страницах данной книги.) , в министерстве строительства Кубы 28 октября 1964 года.)

Акты памяти павших героев со временем становятся чем-то обязательным и как бы — хотите вы того или нет — превращаются в нечто автоматическое. Поэтому я лично много раз старался не присутствовать на мемориальных собраниях в честь товарищей, которые составляют нечто очень важное в нашей жизни, являются друзьями, закаленными в борьбе, товарищами из того начального периода, когда хватало пальцев на руке, чтобы их всех сосчитать. Воспоминания о них из года в год в речах вырабатывают эту рутинную автоматику, о которой я сказал выше: автоматику, которая шокирует тех, кто, скажем, близко знал, как, например, я, Камило.

Сегодня я согласился прийти сюда, так как вспоминаю о Камило именно в этом здании, где его брат, Османи, продолжает дело, которое тот начал первым и, в силу особых причин, один.

Я хочу сказать вам несколько слов и попытаюсь выразить то, что, по моему мнению, значит Камило.

Я познакомился с Османи через Камило в один из многочисленных дней наших поражений. Нас застали врасплох: убегая, я потерял свой рюкзак, сумев прихватить лишь одеяло, и мы, разбежавшись, собрались через некоторое время группой в 10—12 человек. Фидель ушел с другой группой.

Существовал неписаный своеобразный закон геррильи: тот, кто терял свои личные вещи, которые любой партизан носит на своих плечах, должен сам находить выход из такого положения. Среди утерянных вещей было нечто очень ценное для партизана — 2—3 банки консервов, которые каждый из нас носил с собой.

С наступлением ночи каждый, вполне естественно, принялся есть свой мизерный паек. Камило, увидев, что у меня не было никакой еды, поделился со мной единственной банкой консервированного молока, которую он имел, и с тех пор, как мне кажется, зародилась или окрепла наша дружба.

Глотая молоко и незаметно соблюдая, чтобы порции были равны, мы беседовали с ним о многих вещах. В основном речь шла о еде, ведь для нас еда в те дни была великим вожделением. Он мне рассказывал про рис... нет — про муку, тесто с крабами, «фирменное» блюдо мамы Камило, которое он пригласил меня отведать после победы.

В ту ночь партизанского братства я и познакомился с Османи, пока мы поглощали с Камило банку молока.

До этого вечера мы не были близкими друзьями с Камило: больно уж разные характеры у нас. С самого начала мы были рядом. С «Гранмы», с разгрома у Алегриа-дель-Пино, однако мы были разными людьми. И только спустя несколько месяцев мы стали настоящими друзьями.

У нас бывали с ним столкновения по вопросам дисциплины, по подходам к различным проблемам в период геррильи. Камипо в ту пору заблуждался. Он был очень недисциплинированным партизаном, слишком темпераментным, но вскоре он все понял и исправил свои ошибки. Даже после того как имя его стало легендарным, я вправе испытывать гордость за то, что открыл в нем партизана...

Позднее он стал майором; вписал в историю боев в долине (Орьенте) героические страницы, проявил себя храбрым и умным воином, участвовал в продвижении войск в последние месяцы революционной войны.

Нас, тех, кто помнит Камило еще при жизни, больше притягивало в нем то, что было самым притягательным для всего народа Кубы: его манера поведения, характер, веселый нрав, откровенность, его постоянная готовность отдать жизнь, желание преодолевать самые большие опасности с абсолютной естественностью и простотой, без малейшего хвастовства и размышлений; и при этом он всегда оставался товарищем для всех, несмотря на то, что к концу войны он был самым блестящим партизаном из всех.

Всего через несколько месяцев после победы, когда мы еще были заняты разрушением старого порядка и лишь только начинали обсуждать необходимость нового строительства, Камило не стало.

У меня нет ни малейшего сомнения в том, что, зная, как он исправил свои первые ошибки при зарождении геррильи и превратился в лучшего среди нас, он смог бы также адаптироваться к требованиям новой эпохи и стал бы надежной опорой в формировании армии, во время организации любого учреждения, любой государственной структуры, которые были бы ему поручены.