И вот теперь не о поросятах должна заботиться тетка Тина, а о том, чтобы Джованни, сын сапожника Джеронимо, на которого возложено столько надежд, освободился от злой лихорадки. Тетка Тина, вызванная по столь серьезному поводу, была совсем непохожа на ту, которая приходила ради свиньи. Пришла в новом платье, в черной вязаной шали.
Сквозь жар, боль и бред Джованни расслышал ее голос. Она принесла с собой высушенную тыкву, бутыль с питьем — ночной росой, настоенной на семидесяти семи травах. Тетка Тина влила глоток этого питья в рот Джованни, силой разомкнув его обметанные жаром губы, и начала заговаривать болезнь, поминая придорожный камень, ключевую воду, падучую звезду, зеленый папоротник, вьющийся хмель, черного коршуна, недобрый глаз и много чего еще. Она не отходила от больного, бесконечно повторяла заговор, отпаивая больного своим снадобьем. На рассвете, когда закричали петухи, мальчика прошиб пот, он перестал метаться и задремал. Сквозь дремоту он слышал все тот же немолчный шепот. Знахарка покинула дом сапожника, когда Джованни первый раз встал и вышел на воздух. На улице тетка Тина столкнулась с доминиканцем. Он только что вернулся в Стило, услышал, что ученик его опасно болен, и поспешил в деревню, не зная, застанет ли Джованни в живых. Тетка Тина, исхудавшая за время бдения над больным, увидев доминиканца, почтительно и смиренно подошла к нему под благословение. В иное время он отмахнулся бы от нее: знахарка была ему противна. В то, что она колдунья, просвещенный монах не верил. Но тут он сдержался и спросил:
— Как Джованни?
— Он был совсем плох, но поправился, — сказала тетка Тина. — Благодарение Христу, мадонне и всем святым.
Доминиканец, не дослушав ее, вбежал в дом. Джованни бледный, очень вытянувшийся, сидел на тощем тюфяке и с удовольствием ел похлебку.
Если бы его любимый ученик умер, доминиканец не стал бы оплакивать его. Так угодно богу. Но Джованни остался жить: значит, богу угодно так. Радоваться этому не грешно.
— Ты здоров, мальчик мой, — сказал доминиканец и вспыхнул. Такое обращение не подобало. — Ты здоров, сын мой, — поправился он. — Я молился за тебя, покуда шел из Стило, где узнал о твоей болезни.
На самом деле доминиканец не шел, а бежал, потрясенный вестью о смертельной болезни Джованни, творя молитвы и давая обеты. Джованни был еще очень слаб. Волнение наставника передалось ему.
— Я сделаю так, как вы хотите, отец мой. Я готов стать монахом.
— Нет, — возразил тот. — Сейчас не время для таких решений. Когда силы позволят тебе, мы отправимся с тобой по святым монастырям. Поклониться им и чудотворным реликвиям, кои в них хранятся. Вознести благодарность за твое чудесное выздоровление! Ты увидишь монастырскую жизнь. И тогда решишь окончательно…
Решение принято, согласие отца получено, мать, поплакав, примирилась с разлукой, пора собираться в путь. Отец спросил, не опасна ли дорога. В горах ведь пошаливают.
Доминиканец спокойно и даже высокомерно возразил:
— Какая опасность может угрожать тому, кому устав его ордена запрещает иметь при себе деньги?
Об этом запрете Джеронимо слышал, но, по правде говоря, не очень-то верил ему. Его давно подмывало спросить у святого отца, как обстоит дело с некоторыми другими запретами, обетами и зароками, черств ли хлеб, постна ли похлебка, одиноки ли ночи монахов, но не решался. Был благодарен монаху, что тот принял на себя заботу о будущем Джованни.
У отца, впервые снаряжающего сына в дальнюю дорогу, много забот. Путь не ближний, гористые тропки трудны. Не подарить ли монаху коня, чтобы тот, посадив мальчика перед собой, совершил бы путь не пешком? Он не знал, где достанет денег на это, но осведомился у доминиканца, будет ли такой дар тому угоден. Тот отрицательно покачал головой:
— Без особого разрешения монастырского капитула доминиканцам ездить верхом не разрешается.
О том, не будет ли монах согласен на более скромный дар, на осла, приученного к седлу, сапожник не спросил, постеснялся. Но, может, и езда на ослах у строгого ордена под запретом? Хотя почему бы, если сам Иисус Христос въезжал в Иерусалим верхом на осле?
Доминиканец пожелал узнать, что дают родители мальчику с собой. И хотя не слишком богатой была сума Джованни, половину приготовленного велел оставить дома.
— Пусть привыкает отказываться от всего лишнего, — сказал наставник. — Тогда ему будет легче в обители.
Когда наступил день расставания, оказалось, что у наставника нет ни сумы, ни припасов, ни ножа на поясе, ни кошелька в кармане, ни фляги с вином. Он, называя свой орден нищенствующим, не шутил.
Читать дальше