Виктор Гребенников - Мой мир

Нелегкой была тогдашняя жизнь даже в таком глубоком тылу, как Сибирь. Безнадежно подешевевшие деньги практически утратили смысл, зато выручала картошка, благодаря которой здесь никто не умер с голоду, владельцы же коров были сыты не только сами, продавали на базаре и мороженое молоко в виде большущих белых холодных линз, и варенец с толстой поджаристой коркой. Перепадало и нам: отец, устроившийся механиком по швейным машинам в промартель, в свободное время ремонтировал хозяевам сепараторы, расчет шел натурой — молоком и картошкой. Долгое время мы с ним делали на продажу швейные иголки, для чего отцу пришлось разработать и изготовить целую полуавтоматическую «линию». Что только нам не приходилось «выпускать»! Это и деревянные гребни для волос, и деревянные же гвозди для сапожников, и специальные ножи для резки картофеля, поступавшего в сушилку (сушеная картошка шла на фронт), и колесики для зажигалок, и железные трубы для печек и самоваров, не говоря уж о «текучке» — ремонте замков, ведер, патефонов, кастрюль…

Уголок нашей с отцом механической мастерской. Став биологом, художником, писателем, педагогом, я теперь очень тоскую по работе «с железками».

Забота о хлебе насущном не очень-то совмещалась со школой и тем более — энтомологией, потому в десятом классе у меня замелькали и четверки, и даже троечки — но иначе не получалось.

А в 44-ом, не вынеся тягот и переживаний за сына, который вот-вот должен быть отправлен на фронт, неожиданно умерла мать, всего лишь 56 лет ей было — кровоизлияние в мозг…

И вот тут еще неожиданно увлекся астрономией; о том, как это началось и что это мне дало, я рассказал в книге «Мой удивительный мир»; занятия астрономией на всю жизнь приучили меня к точности, строгости, честности наблюдений, широкому видению Мира, удивительному во всех своих проявлениях, — от микроскопических таинственных тихоходок до сверхгигантских галактик. Первые опубликованные в печати научные мои труды были помещены не в биологических, а в астрономических журналах…

Увлекшись в юности еще Небом, специализировался на наблюдениях метеоров. Одна из звездных карт с нанесенными на нее траекториями метеоров.

Но энтомологии — науке своего уже далекого детства — я, в общем-то, не изменил; тем более, что на цветущих опушках и полянах близ Исилькуля сплошь и рядом встречались мои давние друзья — те же виды, что обитали в Крыму и Средней Азии: бабочки репейницы, махаоны, подалирии, желтушки, золотистые бронзовки, песчаные и дорожные осы и многие другие. Но не менее интересными были и здешние шестиногие аборигены, которых я на юге не встречал. Об исилькульских насекомых тех лет мог бы, наверное, рассказывать бесконечно. Упомяну лишь некоторых.

Уютная поляна в одном из дальних колков; на душистых белых соцветиях таволги-лабазника сверкают бронзовки, демонстрируют свои ярко-полосатые, как у шмелей и ос, наряды коротыши-восковики с длинными цепкими ногами, продолговатые усачи-странгалии; из трав доносятся стрекоты кобылок и длинные звонкие трели кузнечиков. И почти каждый день, кроме этих насекомьих песен, кроме жужжания и шелеста больших и малых крыльев, откуда-то слышится тончайший не то писк, не то звон настолько высокого тона, что он близок к ультразвуку.

Обитатели лесных лужаек усач Странгалия и кузнечик Теттигония.

Кто это пищит? И где? Я перехожу на другое место, прислушиваюсь: звучит так же, но опять непонятно — то ли вон там, в кустах, то ли прямо, где тропинка, то ли где-то правее, в цветущих травах вполне явственный звук, но не поймешь откуда. Такого ведь не может быть!

Перехожу несколько левее. Вроде бы писк стал чуть внятнее — но, увы, тут же смолк. Стою не шевелясь минуту, другую, пятую… «Ультразвук» включается снова, но теперь с другой стороны, значительно правее… Быстро делаю туда, к кусту, несколько шагов, но ничего не меняется, невидимый источник звука опять сместился, не поймешь в какую сторону…