Евгений Весник - Дарю, что помню

Помолчал немного и добавил:

– Ну зачем так обманывать нас, провинциалов? Нехорошо, Евгений! Нехорошо! Так и скажи там в столице – нехорошо!

Брежневские времена. Иркутск. На концерте читаю главу из «Голубой книги» Зощенко. Писатель этот по-прежнему современен, глубок, не всем это по нраву. В антракте ко мне за кулисы приходит седой, солидный человек, явно важный начальник. В довольно суровом тоне, грубовато обращается ко мне:

– Кто вам разрешил читать такие тексты?

– Какие?

– Вы, понимаете ли, сравниваете там, сатиру наводите, понимаете ли. Кто вам разрешил?

Я читал только вещи, прошедшие цензуру. Понимаю, что диалог этот выиграю.

– Как кто разрешил? У меня это в программе. Выстроена программа. А кто разрешил – я не знаю.

– Нет, я вас спрашиваю! Вы же должны знать, кто вас посылает, кто разрешает, – не унимается начальник. – Кто-то ж отвечает, понимаете ли, за то, что вы делаете на сцене! Кто вам разрешил?

И тут я пошел ва-банк. Брежнева я никогда в глаза не видел – только на экране. Не знал, где он живет, где его дача, но…

– Единственное, что я могу вам сказать…

– Говорите, говорите!

– …могу сказать, что за четыре дня до приезда к вам в Иркутск я был на даче у Леонида Ильича, читал эти же тексты. Он так хохотал!

Актер не преобразился бы так мгновенно, как мой собеседник. Засмеялся, оживился и ласково сказал:

– Ну во-от! Видите! Ну сразу бы так и сказали! Дорогой вы мо-ой! Всего вам хорошего! Успехов вам творчески-их!

Похлопал по плечу и ушел, улыбающийся, умиленный.

1974 год. День милиции. Праздничный концерт в Колонном зале Дома Союзов. Идет трансляция по телевидению.

В зрительном зале работники МВД. В первом ряду – самые-самые что ни на есть руководящие генералы, полковники. Чины! Кругом – нервная вибрация.

Объявляют меня. Читаю композицию из книги «Габровские уловки». Смеются, хлопают, не отпускают. Предлагаю зрителям монолог Городничего из гоголевского «Ревизора». Предложение встречается аплодисментами. Ну как же иначе! Городничий и милиция – что-то родственное! Читаю. Бурные аплодисменты. Еле-еле отпускают. Довольны – ублажил.

Через два дня по телевидению – повтор этого концерта в записи. Монолог Городничего (и я с ним) вырезан! Нэма монолога!

Звоню в редакцию:

– В чем дело?

– Ой, – отвечают, – у нас неприятности: сняты с работы редактор и режиссер съемки этого злополучного концерта. По вашей вине!

– Боже! Что я-то сделал нехорошего?

– Не надо было читать монолог Городничего! Вы всех подвели!

– Так ведь Гоголь же!

– Во-первых, редактор не согласовал с вами текст, который вы будете читать на бис. И во-вторых, режиссер на тексте Городничего «Ничего не вижу. Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего…» – без злого умысла приказал телеоператору дать панораму лиц, сидевших в первом ряду!

P.S. Лишь 12 лет спустя я снова был приглашен в концерт, посвященный Дню милиции, с просьбой не читать ничего из «Ревизора».

…А некоторые считают, что классика устаревает! Ха-ха!

Москва. Конечная остановка троллейбуса в Химках. Это было во времена, когда в вагонах были кондукторы. Пассажиры волнуются. Молодая кондукторша сидит метрах в 30 на пеньке и читает книжку. Наконец захлопывает ее, входит в троллейбус. Все накидываются на нее: «Безобразие! Мы опаздываем, а вы хоть бы что! Почитываете!» Кондукторша оглядела всех глазами, полными слез: «Простите меня. Я только что „Анну Каренину“ закончила читать».

Дом отдыха под Ленинградом. Две команды из отдыхающих играют в волейбол. На месте судьи – очаровательная молоденькая девушка: длинные косы, спортивный костюм на изящной фигурке, как влитой, на груди – свисток. Не судья – очарование. Вокруг – зрители-зеваки. Я тоже пришел посмотреть на игру и оказался рядом с мужчиной довольно свирепой наружности: огромный сизый нос, густые, лохматые брови, свесившиеся над глазами, как плакучие ивы. Глаз не видно. Будучи не согласен с очередным решением девушки-судьи, этот звериного вида человек вдруг проревел хриплым, противным голосом затасканную фразу: «Судью на мы-ло!» Ему показалось этого мало, и он повернулся, желая что-то добавить, но вдруг увидел, что представляет из себя судья. Опомнился, страшно смутился, поднял свои бровищи, из-под которых показались голубые, добрые глаза. И, покраснев, стеснительно добавил:

– На туалетное.

И уж вконец стушевавшись: