Владимир Буданин - Кому вершить суд

— Ваш товарищ по партии?

— Вы, кажется, с ним знакомы?

— Знаком. Когда его взяли и за что?

— Я знаю, вы не разделяете моих убеждений. Михаил Гордеевич прежде тоже стоял на иных позициях. Но жизнь, опыт политической деятельности в российских условиях привели его к пониманию наших идей. Россия и ее народ придавлены бременем вековых предрассудков. Рабство и чинопочитание в крови у всех — от придворного сановника до последнего мужика. Мы находим, что борьба нелегальной узкой партии заговорщиков у нас бессмысленна. Кроме напрасных жертв, она ничего не даст народу. К конечному успеху Россию может привести лишь легальная широкая партия. Она, помимо всего прочего, станет еще школой демократического и конституционного воспитания масс…

— Господин Пешехонов, не вернуться ли нам к Трегубову? Так за что он арестован? Когда? Где его содержат?

— Вы правы. — Алексей Васильевич увял. — Он арестован в пятницу. Обвиняют его, как мне сообщили, по сто двадцать девятой статье Уложения. Но вот вчера я случайно узнал от одного сведущего человека, что по положению о политических делах они рассматриваются в трехдневный срок. Потому-то я так спешно к вам приехал.

— Такое положение действительно принято в третьем году. Но оно не всегда соблюдается. Во всяком случае, день у нас еще есть. — Петр Ананьевич задумался. — Сто двадцать девятая, говорите? Да это…

У входа кто-то позвонил. Красиков недоуменно поднял брови и отправился открывать. За дверью стояла Наташа.

— Вы? — Он испугался. — Что случилось?

— Я вам помешала? — Наташа едва не плакала от смущения.

— В чем дело?

— Я была в театре на Офицерской… Потом, когда освободилась, вдруг вспомнила… — Она сделалась пунцовой. — Клавдия выходная, вы один…

«Напрасно она это». — Трудно было заставить себя рассердиться. Но вслух он произнес как можно строже:

— Наташа, вам совсем не обязательно являться ко мне по воскресеньям. Что это вам в голову взбрело?

— Петр Ананьевич, я ведь знаю, как вы живете по воскресеньям. И не поедите ничего. А я бы сделала что требуется.

— Наташа, мы поссоримся.

— Я подожду, пока клиент уйдет. Я не помешаю.

— Что же, — уступил он, — посидите в приемной. Но уйдет он не скоро…

В кабинет он возвратился обескураженный. Приход Наташи смутил его. Теперь ни о чем, кроме этого неожиданного события, невозможно было думать. Особенно же угнетало его то, что ему не удавалось определить своего отношения к случившемуся: обрадовал, огорчил или испугал его этот визит Наташи? Пешехонов о чем-то говорил. Петр Ананьевич поднял на клиента непонимающие глаза и услышал:

— Вы, я вижу, чем-то озабочены. Если позволите, я зайду завтра.

Красиков проводил его до двери и, словно осознав, что не сказано самое важное, поинтересовался:

— Неужели вы искренне верите, что ваша легальная партия станет «школой демократического воспитания масс»? При самодержавии?

— Вижу, вы и по сей день остались в плену прежних заблуждений. — Пешеходов развел руками. — Мне вас жаль.

— Весьма признателен. Делом начну заниматься завтра.

О нем все же вспомнили в охранном отделении Департамента полиции. Уже несколько раз под видом клиентов являлись филеры. У него, однако, нюх на эту публику пока не притупился.

Вот и этот. Его только что впустила в кабинет Наташа. Угрюмый, крупный, с бритым лицом, он осмотрелся, задержав несколько дольше, чем следовало, взгляд на книжном шкафу. Опустился на указанный Красиковым стул, внимательно присмотрелся к адвокату, запустил руку во внутренний карман пиджака, извлек толстый потрепанный бумажник, стал перебирать документы.

Он еще не произнес ни слова, а у Петра Ананьевича уже не было сомнений относительно цели его визита. Клиент положил на стол бумаги, сообщив при этом, что он слесарь с Балтийского, незаконно уволенный за политику. Присмотревшись к его рукам, Петр Ананьевич окончательно утвердился в основательности своих подозрений.

Поросшие рыжеватыми волосами толстые пальцы, по всей видимости, никогда не осязали никакого металла, кроме монет. К тому же в лице его, почтительно-льстивом, угадывалось равнодушие, какого не могло быть у человека, заинтересованного предметом разговора. И Петр Ананьевич спросил:

— Давно вас уволили?

— Не так чтобы очень. С полмесяца прошло. Ни за что ни про что, господин присяжный поверенный. Кто по нынешним временам считается с рабочим человеком?.. — И повел речь о «бесправии пролетария», о «разгуле черной сотни».