Владимир Буданин - Кому вершить суд

Он не знал, конечно, что еще до его приезда начальник Киевского охранного отделения получил совершенно секретное уведомление, разосланное, впрочем, и в другие города. Уведомление сообщало о Втором съезде социал-демократов и его делегатах. Департамент полиции извещал, помимо всего прочего, что на съезде был «сын чиновника П. А. Красиков (псевдоним Игнат)». Кроме того, указывалось, что «съездом руководило председательствующее бюро из Ульянова, Плеханова и Красикова, а душой съезда являлся Ульянов». На беду охранка еще перехватила письма Красикова в Петербург и Ростов-на-Дону. В них сообщалось о многочисленных провалах, ненадежной обстановке. Охранка донесла Департаменту полиции о том, что Красиков теперь в Киеве. Чутье, выработанное месяцами подпольной работы, подсказало ему, что нет иного способа остаться на свободе, как покинуть Киев и перебраться в другой город. Важно было, однако, попасть туда, где шла столь же трудная борьба с меньшевиками.

Петр Ананьевич переехал в Москву. Полицейские власти обнаруживали чрезвычайное усердие и здесь. Провал следовал за провалом. Северное бюро, куда входили большевики Бауман, Ленгник, Стасова, действовало в глубоком подполье. Сразу после приезда в бюро был кооптирован Красиков.

Он поселился сначала за Бутырской заставой, неподалеку от квартиры, где была явка. Чрезмерная предупредительность хозяина явочной квартиры, ветеринара, показалась подозрительной. Петр Ананьевич проследил за ним и обнаружил, что он встретился в трактире с неким господином. Наметанный глаз Красикова сразу угадал в нем переодетого жандарма.

Пришлось тотчас же съехать с квартиры и снять дачу в Петровско-Разумовском. К вечеру он вернулся к Бутырскому валу, надеясь предупредить товарищей об опасности. С шести до семи на явке должны были встретиться Стасова, Ленгник и Бауман. Елену Дмитриевну он увидел почти сразу — она ехала в пролетке. Красиков окликнул ее, сел рядом и приказал извозчику поворачивать обратно. Стасова недоуменно посмотрела на Петра Ананьевича, но ни спрашивать, ни возражать не стала.

Только в каком-то безлюдном переулке он рассказал Елене Дмитриевне о ветеринаре. Стасова даже руками всплеснула. Затем созналась, что и она заметила за собой слежку. Нужно было немедля предостеречь всех.

Они помчались на квартиры Баумана и Ленгника, но не застали ни того, ни другого. Поехали к Бутырскому валу. Зря прождали товарищей до позднего вечера. Зря, потому что Бауман и Ленгник были арестованы еще днем.

Узнали об этом Красиков и Стасова лишь на следующий день, в последний раз побывав на конспиративном совещании Северного бюро. На этом совещании было решено перенести бюро в Нижний.

Первой туда отправлялась Елена Дмитриевна. Ее провожал Красиков. Вдвоем они шли пешком к пригородной станции Вешняки, чтобы там захватить нижегородский поезд. Пустынные московские окраины походили на деревню. За деревянными заборами лаяли собаки, тускло светились оконца покосившихся домишек, во тьме громко переговаривались девушки и парни на посиделках, бренчала балалайка.

— Люди привыкают ко всему, — печально сказала Стасова. — Им бы выть от отчаяния, драться до крови, а они веселятся…

— Не сразу у народа глаза открываются, Елена Дмитриевна. У них не было, как у нас, домашних библиотек. Учиться же у жизни не так просто. Трудное и долгое это ученье.

— Понимаю. Все понимаю. Но очень уж не по себе становится от мысли, что товарищи в Таганке, а здесь веселятся…

— И мы с вами еще в тюрьму попадем. — Петр Ананьевич улыбнулся. — А люди будут жить как всегда. Может ли быть иначе?

— Не обращайте внимания на мои слова, — попросила Елена Дмитриевна. — Скверное настроение у меня.

Около полуночи Петр Ананьевич благополучно усадил Стасову на поезд. А дня три спустя узнал об аресте Елены Дмитриевны в пути. Теперь наступила его очередь. Необходимо было покинуть и Москву.

В Женеве он появился, как и двенадцать лет назад, с маленьким чемоданчиком и скрипкой в футляре. Щегольская наружность служила ему и ныне своего рода завесой.

Женевскую колонию большевиков он застал весьма многочисленной. Владимир Ильич с товарищами вели здесь все более ожесточавшуюся борьбу против меньшевиков. Но противник пока был удачливее: «Искра» стала меньшевистской, ЦК склонялся к примиренчеству.