Владимир Буданин - Кому вершить суд

Департаменту полиции донесли, что Красиков, состоящий под гласным надзором, общался с другими ссыльными, занимался пропагандой «вредных идей» среди учащихся фельдшерской школы. Результат не замедлил сказаться. Как Петр и ожидал, срок ссылки был продлен на год.

Едва он успокоился после этой новости, как последовала еще одна, столь же закономерная и не менее болезненная: Виктория объявила о своем уходе. Крушение семьи оказалось чересчур чувствительным ударом.

Виктория тотчас уехала из Красноярска с новым супругом, Василием Кусковым. Петр с неделю не выходил из опустевшей квартиры. Бродил по комнатам, не выпуская изо рта папиросы, перебирал в памяти события прошлого и не мог понять, в какой именно момент их совместной жизни возникло взаимное недовольство друг другом. Он размышлял об этом упорно и много, пока однажды не явилась предельно ясная мысль: просто-напросто ошибкой была сама их женитьба.

Однажды к нему ввалились Альберт и Борис и едва ли не силой вытащили из дому и повели на собрание к Карауловым. С этого вечера началось возвращение к жизни. Он опять стал вести занятия кружка в общежитии фельдшерской школы, полемизировал на собраниях в доме Кускова и у Карауловых. И время пошло быстрее.

Еще в Красноярске они с Ульяновым договорились, что, если Петру после ссылки не удастся осесть в столице, он переберется в Псков, где намечалось организовать северный центр содействия общерусской газете. Перед отъездом за границу там побывал Владимир Ильич, наладил связи и явки. Вскоре в Псков приехал его соратник Пантелеймон Лепешинский.

Выцветшие встрепанные волосы, всклокоченная борода, густые рыжие усы. Большая, несколько вытянутая кверху голова в таком обрамлении казалась драчливо-ощетиненной и никак не придавала наружности интеллигентного вида. Если же присовокупить к этому по-мужицки большие руки, растягивающие рубаху широкие плечи и грузноватую, нескладную фигуру, то у человека, впервые увидевшего его, создавалось впечатление, что перед ним заурядный мастеровой.

Именно таким предстал перед Красиковым, приехавшим в Псков, Пантелеймон Николаевич Лепешинский. Петр встретился с ним в первый же день. И уже тогда — они сидели на плетеных стульях в уютном зеленом дворике дома, где снимал комнату Лепешинский, — Петр был совершенно покорен обаянием Пантелеймона Николаевича, удивительной, сквозившей во всем одаренностью его натуры. О себе Лепешинский почти не рассказывал. Красиков узнал только, что он попович из Белоруссии, что долгое время поклонялся «народническим богам», потом примкнул к социал-демократам, а самоопределился как марксист после знакомства с Владимиром Ильичем.

Псков, по его словам, являл собой безмятежный обывательский городок, сонное царство, где есть, однако, по милости охранного отделения, некоторое число оппозиционно настроенной публики, весьма разношерстной в смысле убеждений — от закоснелых народовольцев до крепких социал-демократов. Бывают собрания, дискуссии. Проще говоря, от ничегонеделания общество исходит словами. Впрочем, освоиться у Красикова времени будет более чем достаточно.

На казенную службу поступить не удалось. Большинство поднадзорных служило в земском статистическом бюро под началом господина Кислякова. Далекий от политики, он охотно принимал к себе «неблагонадежных», полагая, очевидно, что более образованных и добросовестных чиновников не сыскать. Он готов был пополнить бюро еще одним поднадзорным и уж дал согласие принять на службу Красикова. Но вдруг пришло распоряжение губернатора, князя Васильчикова: не принимать!

Оставалось возвратиться на знакомую стезю — давать частные уроки в купеческих и прочих богатых домах. В одном из них, у купца Генкина, Петр и поселился. Образованность и превосходное знание французского языка вскоре сделали имя столичного учителя чрезвычайно популярным. Этому в немалой степени способствовала и щегольская наружность Красикова. Бархатный жилет, галстук-бабочка, модные клетчатые брюки, сверкающие башмаки — он производил сильное впечатление на папаш и, разумеется, на мамаш псковских недорослей.

Вечерами бывали собрания в доме влиятельного народника Алексея Васильевича Пешехонова, умного вежливого барина, и на квартире коренного псковича, «экономиста» Николая Николаевича Лохова. Всякое собрание «псковских бунтарей» — так именовали между собой Лепешинский и Красиков местную поднадзорную публику — неизменно выливалось в словесную схватку между представителями различных направлений. Полемизировали зло, не щадя самолюбий, радуясь каждому промаху противника. Безупречнее всех обыкновенно держался Пешехонов. Он и его сподвижник, язвительно-красноречивый Николаев, были записными ораторами от народников, «экономистов» представлял молодой адвокат Бернштам, социал-демократов — Красиков.