Даниил Данин - Резерфорд

Он становился все покладистее. В спорах все чаще выбирал себе роль посредника, а не воюющей стороны. И один его биограф удивлялся: «Резерфорд-миротворец — это, пожалуй, не первое определение, приходящее на ум…» И стали его заботить вещи, о которых прежде он никогда бы и не подумал: «Знаете, мой характер за последние годы очень улучшился, и мне кажется, что никто не пострадал от него за последние несколько недель…» (Из письма 36-го года).

Мыслимое ли дело: он стал брать на учет проявления своей добродетельности!

И еще… Был день, когда он узнал, что безнадежно болен его добрый знакомый Харди (не знаменитый кембриджский математик, а другой Харди). Расстроенный донельзя, сэр Эрнст повернулся к епископу Дербскому, случившемуся при этом, и сказал с глубокой серьезностью:

— Вы помолитесь за него, Пирс, не правда ли?

Обыкновеннейшая, эта фраза была в его неблагочестивых устах столь удивительной, что присутствующие запомнили ее. А Ив записал.

Ив сохранил еще одно поражающее свидетельство той поры.

Все чаще Резерфорд проводил свободные дни в своем сельском доме на юге Англии. Этот дом появился заботами Мэри всего лишь в 35-м году, и несколько акров дикой земли на склоне пологой возвышенности еще нуждались в расчистке и раскорчевке. Мэри разбивала сад — это было ее страстью. Он помогал ей: торил тропинки в зарослях кустарника, вытаскивал из почвы кремневую гальку, обрубал сухие ветви… Ему нравилось возделывать землю. И работал он легко. И любил заслуженную усталость после таких трудов. И немножко кичился ею, как всякий интеллигент, добровольно взявшийся для самоуслажденья за топор и лопату. И похвалялся еще жившей в нем былою фермерской умелостью. И пошучивал над собой.

Он пошучивал и над тем, что те края на границе Уилтшира и Хемпшира, совсем не окраинные и не первозданные, почему-то носили прозвище Новой Зеландии. По-прежнему далекий от мистики, он не говорил, что это перст судьбы и круг замыкается… Но однажды — было это летом 37-го года, — стоя посреди зарослей черной смородины и, как некогда в Пунгареху, отирая пот со лба тыльной стороною ладони, он внезапно задержал руку на лице, точно застигнутый какой-то догадкой, повернулся зачем-то к дому — к своему Чантри-коттеджу — и произнес старое двустишье:

Из каких глубин его памяти поднялись эти строки Эдмунда Спенсера, читанного, конечно, только в юности?!

Сознание умеет отыскивать в своих кладовых то, что ему нужно.

Никто, кроме него самого, не замечал, как расселялась в нем старость. На вид он продолжал казаться образцово здоровым человеком, которому износу не будет. И те, кто встретился с ним в конце сентября 37-го года за ленчем в лондонском клубе «Атениум», единодушно согласились, что никогда еще не видели лорда Резерфорда в лучшей форме.

Он и сам готов был в хорошую минуту поддаться этой иллюзии: «…мне приятно сказать, что физически я чувствую себя недурно», — написал он, когда жить ему оставалось десять дней.

Правда, он добавил: «…но мне хотелось бы, чтобы жизнь не была столь утомительна во время семестра». Не означала ли эта фраза, что мысленно он приготовлял себя к скорой отставке? Формально пора для отставки пришла уже осенью минувшего года. По правилам в 65 нужно было уступать место другому, как некогда уступил ему здешнее место Томсон.

Проводивший в небытие все свое поколенье, восьмидесятилетний Дж. Дж. доживал долгую жизнь молчаливо и отъединенно. Но, раздумывая об отставке, сэр Эрнст в хорошие минуты все никак не мог представить себе, что, быть может, и его ждет участь достопочтенной кембриджской окаменелости. И уж совсем не приходило ему в голову, что старый-старый Дж. Дж. еще будет произносить здесь, в Кембридже, поминальную речь по нем.

Мысли о старости и мысли о смерти — это не одно и то же. А между тем…

14 октября — был будний день, четверг — он почему-то не пошел с утра в лабораторию, а позже стал работать в саду. Может быть, чувствовал себя скверно и только потом разошелся? Дело было не в Чантри-коттедже, не в «Новой Зеландии», а в старом его кембриджском доме на улице Королевы. И потому, когда он упал в саду, единоборствуя с большой отпиленной ветвью, — как-то нехорошо упал, — и сразу ощутил беду, нужно было тотчас послать за врачом. Но репутация здоровяка сыграла свою роль. Мэри послушалась его заверений, что все само пройдет. А у него была грыжа.