Армен Зурабов - Тетрадь для домашних занятий - Повесть о Семене Тер-Петросяне (Камо)

Он вдруг испугался, что после их ухода может быть разговор с Соней, и сказал ей, что пойдет провожать, а она не удивилась, что он не предложил пойти и ей, и даже сказала, что устала и ляжет спать. Потом, проводив всех, один он шел по ночной Москве и думал о том, что открыл наконец дверь, которую так давно не решался открыть, и за дверью все было так, как он предполагал. Все было ясно с самого начала, подумал он, но я не хотел этого видеть, мне захотелось иметь свой дом, у меня никогда не было дома. И опять не будет… И для чего мне дом? Та гречанка это поняла. И Зоя понимает. А Соня не поняла. Я тоже не хотел понимать… Теперь надо уехать. Опять с учебой ничего не вышло.

Он перелистал тетрадь для домашних занятий и подумал, что в ней теперь навсегда остались эти семь месяцев его жизни, и вот даже эта комната осталась в тетради:

«Сидя в своей маленькой комнате и глядя через единственное окно, я вижу старый сад с большими деревьями…» Когда это было? Соня задала описать комнату. Жаль, что писал карандашом, — карандаш сотрется… А что не сотрется? Кто это сказал — все проходит?.. Какой-то мудрец. И все равно что-то остается. Даже если уничтожить весь мир, что-то останется. И из этого потом снова возникнет мир. Как из зерна. Иначе откуда вначале было слово… Настоящее слово — это когда хочешь сказать правду. А в чем правда?.. В том, что есть на самом деле. На самом деле есть то, что все связаны, все — в одном… «Люди, львы, орлы и куропатки…» Чехов это знал. И совесть ведет к этому. Вначале была совесть?.. А что — совесть? Никто не знает. Но без совести что делать с жизнью?.. Леопольд прав, Пушкин — великий человек, никто так просто не сказал: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста…» Ничего больше о жизни не скажешь!

Он нашел запись в тетради о «Борисе Годунове»: «Вот этот сильный человек, который из рода татарина сделался царем, перешагнув даже через труп младенца царевича Димитрия, не мог долго устоять против угрызений совести… и как будто слова Григория Отрепьева постепенно исполняются: „И не уйдешь ты от суда мирского, как не уйдешь от божьего суда…“» Он машинально перелистал тетрадь еще и прочел первую попавшуюся страницу: «рискуя, рискуя, рискуя, риск, рис, киска…» Это было в тот день, когда я смотрел на стены и думал о том, как все связывают узоры на обоях, вспомнил он. И через эти дурацкие слова осталось то, что я тогда почувствовал…

Донеслись удары колокола из храма Спасителя. Скоро придет Соня, подумал он.

В июне двадцать первого года незадолго до начала III конгресса Коминтерна в Москве Камо послал Ленину записку, в которой просил о встрече. (На записке рукой Ленина: «Камо. Напомнить мне!») Ленин принял его, и в том же двадцать первом Камо отправили в Персию, для проверки работы советских внешнеторговых учреждений. Потом он стал работать в Тифлисе начальником Закавказского таможенного управления.

14 июля двадцать второго года утром он заполнил в Тифлисском комитете регистрационную анкету и просил поручить ему работу среди молодежи. Потом пошел к своему старому другу Сереже Кавтарадзе и уговаривал отпустить его против шайки бандитов, которая появилась в Кахетии: переоденусь в крестьянскую одежду, возьму косу и пойду по Кахетии, увидишь, всех выловлю!.. Потом навестил гостившую в Тифлисе семью Шаумяна. Потом на велосипеде поехал к Атарбекову и пробыл там три часа. Потом, в одиннадцать часов вечера, на велосипеде поехал домой. Атарбеков жил на Головинском проспекте, напротив Казенного театра. Он проехал по Головинскому, потом по Верийскому спуску, потом на повороте Верийского спуска, у цирка, перед самым Верийским мостом, в темноте его сбил автомобиль, и шофер сам повез его в ближайшую Михайловскую больницу, где он и умер в три часа ночи, не приходя в сознание.

18 июля, в день похорон, с часу дня предприятия Тифлиса прекратили работу. Вдоль Головинского проспекта шпалерами стояли войска. Хоронили на Эриванской площади, в Пушкинском сквере. У гроба стоял венок от Ленина и Крупской. От ЦК выступал Орджоникидзе. К концу речи, заглушая слезы, он крикнул:

— Когда я встречусь с Лениным, я не знаю, что буду говорить!..

Последним от Закавказского союзного Совета выступил Нариманов. Он сказал:

— Мы до конца проведем твою идею и создадим царство мира и любви.

Надгробное слово сказал Аракел Окуашвили. Он плакал:

— Здравствуй, Камо, здравствуй… Здравствуй, вечно голодный борьбой, вечно бодрый брат мой, здравствуй…