Леонид Филатов - Прямая речь

Ничего не может быть, грубо говоря, без вещей моральных. Ни свободы, ни несвободы. Вполне возможно, это христианские постулаты, но нужны и их носители. И я уверен: это не священники. Должны быть люди, которые живут в миру, во грехе и здесь противостоят мерзости.

Я боюсь опять впасть в глобализмы, но мне кажется, что, иногда так внятно, так ощутимо, не хватает лидера. Я не имею в виду того, кто куда-то поведет. Нет духовных лидеров. Их не может быть много, всего несколько человек, больше не бывает даже у огромной страны. Людей, которые могли бы жертвовать собой во имя чего-то. Только они могут изменить мир. Прошу прощения за пафос.

2002 г.

Сегодня не лгать, как не есть. Кланяешься кому-то, а потом думаешь: «Господи, что это»? И не должен, и прежде вроде бы не водилось этого рабского за тобой, а, поди ж ты… Но какой-то черты переступать нельзя.

1986 г.

Все время крайности: «Путин, что-то с ним неладно»… Дождись, пока поймешь — что? Чего ж гнать волну-то? А то, что возникает много туманных движений в государстве, — так оно и есть, невнятность всегда пугает. Я сейчас сделал по мотивам Шварца пьесу «Еще раз о голом короле», примерно про наше время. Там ткачи-мошенники, вытащив к толпе голого короля, надеются устроить переворот: вот, смотрите, каков он есть на самом деле ваш король. Но переворот не удается, потому что среди общего замешательства раздается голос: «Такая мода». И все с удовольствием раздеваются, и стоит голая толпа. Миша Ефремов предлагал мне назвать спектакль «Правда о голом короле», убеждая, что в этой прямолинейности есть некая сегодняшняя достигаемость слуха. Вроде как «Из наших архивов». Все наврали, оболгали хорошего человека, а дело-то не в короле, а в народе.

Кричат: «Я за Союз! Это моя Родина!» Хочется спросить: «Ну скажи, ты можешь уложить в свою башку понятие «Родина» размером от Камчатки до Бреста? Тебе четырех жизней не хватит ее объехать». Человек склонен говорить о своей малой родине, как, например, Есенин — о Рязани. Будь ты нормальным человеком, а не придурком, перед которым все семьдесят лет столько махали красным флагом, что он уже не в состоянии ничего понять. Это, конечно, не значит, что Союз надо разваливать. Нужно что-то делать ненасильственным путем.

1991 г.

Мы не умеем рассуждать по-людски: я, моя семья, моя жизнь, которая, кстати, одна. И не может быть идеи, в жертву которой нужно эту жизнь принести. А если она требует таких жертв, то это плохая идея. Бесчеловечная.

1991 г.

Глубинно — ситуация все та же. Россия всегда ныла. И, слава Богу, вечно будет ныть. В нас потрясающе сильна потребность идеала. Мы ноем, что идеал отсутствует, и отчаянно ищем нового. При этом идеалы общечеловеческие, цивилизованные, такие, как свобода, демократия — сами по себе еще никак не исчерпывают наших чаяний. Помножьте их на российский «пейзаж», и вы получите такой клубок! Национальная идея, патриотические судороги, желание всем добра и всем поровну, всепрощение, нетерпимость, объятья, кровопролития…

1992 г.

У нас любят топтать поверженных. Так было, кстати, всегда. А сейчас очень даже прилично забрасывать камнями и стоящих у власти. Можно. Разрешено. Многое я объясняю именно этим, нашей общей невоспитанностью.

Мы замечательно научились манипулировать словами. В одном случае говорят с придыханием — «народ». В другом — уничижительно: «власть толпы», «охлократия», «быдло». Зависит от политического контекста.

У всех один и тот же джентльменский набор: Булгаков, Цветаева, Ахматова, эдакий переносный чемоданчик. У всех одни кумиры, только выясняется, что все хотят разного. Одни — свободы. Другие — кресла. Третьи — воровать. А что касается «совков», то все мы несем в себе эти гены. А те, кто всякий раз сообщает нам, что мы живем в «клоаке и дерьме», счастливо гладя при этом нам в глаза, потому что вроде бы он уже выбрался из клоаки, несут их в себе не менее, чем мы.

1993 г.

На что мы только не шли за все прошедшие годы: на голосование «против», на откровенное предательство… Не будем сейчас никого судить. Мы уже выведены такими, как порода людей. А ведь за отказ подыгрывать властям в наши времена не убивали, не сажали. Но ты мог чего-то лишиться: квартиры, путевки, мог стать невыездным. Казалось бы — пустяк. Живи себе и живи, но…

Слава Богу, были люди, которые шли против любой ценой, в лагеря шли, это уже героическая позиция. По ним нельзя равнять всех людей. Но равнять хотя бы на уровне умения сказать: нет, извините, не могу, — надо. Даже это требовало невероятного благородства. Один человек, не желавший присутствовать на собрании, когда Солженицына исключали из Союза писателей, взял и заболел. По нашим понятиям: он честный человек, чуть ли не Данко. Вот ведь, какое помельчание личности…