Арон Ральстон - 127 часов. Между молотом и наковальней

Внизу, на Спэниш-Боттом, лежали лодки, а ниже их неистовствовала река. Я вдруг осознал, что коричневатый поток высекает этот каньон из тысячи квадратных миль пустынного плато — прямо сейчас, в эту минуту. Я стоял на Доллс-Хаус, смотрел вокруг, и мне казалось, что я вижу рождение ландшафта, будто стою на краю кратера извергающегося вулкана. Это ощущение не отпускало меня — ощущение рассвета времен, изначальной эпохи, когда нет еще ничего, кроме пустынной земли. Так смотришь в телескоп на Млечный Путь и гадаешь, одни ли мы во Вселенной. Ослепительный свет пустыни со всей ясностью показал мне, как хрупка и тонка наша жизнь, как ничтожны мы перед силами природы и измерениями пространства.

Если бы моя группа, в миле отсюда, погрузилась на эти два рафта и отчалила, я оказался бы настолько отрезан от всего человечества, насколько это вообще возможно. Через пятнадцать, самое большее — тридцать дней я умер бы одинокой голодной смертью, пробираясь меандрами каньонов вверх по реке к Моабу, и больше никогда не увидел бы ни единого признака человеческого присутствия, ни одного человеческого следа. И все же, несмотря на скудность и безлюдие пустыни вокруг, мне в голову пришла торжествующая мысль, стирающая слой самомнения и самозаблуждения. Нет величия в том, что мы находимся в конце пищевой цепочки или умеем менять окружающую среду, — окружающая среда переживет нас благодаря своим непостижимым силам и неподатливой мощи. Но ничтожность не связывает нас и не лишает нас сил, мы отважно следуем своей воле, несмотря на эфемерное, хрупкое присутствие в этой пустыне, на этой планете, в этой Вселенной. Я просидел там еще десяток минут, а затем, глядя на мир по-новому, так же широко, как широк был вид с обрыва, вернулся в лагерь и очень быстро приготовил обед.

Я миную металлическую трубу, отмечающую высохший источник Западного рукава каньона Блю-Джон. Затем на моем пути перекресток с указателями, где одна из грунтовок уходит на Хэнксвилл — маленький городок в часе езды на запад, у входа в национальный парк Кэпитол-Риф. Хэнксвилл — ближайшее поселение к Робберз-Руст и Мейз-Дистрикт, здесь же находится ближайший телефон-автомат. Еще полмили спустя я проезжаю заросшую травой пологую поляну — она служила взлетно-посадочной полосой до тех пор, пока какая-то мелкая катастрофа не заставила тех, кто здесь летал, поискать чего-нибудь понадежнее. Свидетельство того, что маленькие самолеты и вертолеты — характерное для этих мест и зачастую единственное средство передвижения. Хотя иногда с точки зрения финансовых затрат не стоит покидать одно место ради другого, даже если можешь летать. Лучше просто остаться дома.

В свое время мормоны прилагали все усилия, чтобы расчертить эту пустыню дорогами, но и они отступили в города — Грин-Ривер и Моаб. Сегодня почти все мормонские тропы заброшены, их сменили такие же труднопроходимые дороги. Забавно, что на автомобилях здесь ездят гораздо реже, чем на лошадях или на повозках сотню лет назад. Предыдущей ночью, направляясь к месту старта, я проехал почти сотню километров по единственной грунтовке в восточной части двух округов — два с половиной часа по глубокой колее — и за все время не встретил ни одного дома, ни одного огонька. Фермеры времен Фронтира, конокрады, добытчики урановой руды и нефти — все они оставили свой след на этой земле, но отказались от своих планов — все козыри забрала пустыня.

Эти искатели состояний не были первыми, кто пересек границу края, только чтобы превратить его в бесплодную пустошь: во все времена волны древних поселенцев накатывали и исчезали в каньонах. Обычно о том, что горы и отдаленные части пустыни более гостеприимны, люди задумывались во время сильной засухи или вражеского вторжения. Но порой ничем невозможно объяснить внезапную эвакуацию целой культуры с того или иного места. Пять тысяч лет назад жители Бэрриер-Крик оставили свои пиктограммы и петроглифы в Большой галерее и в галерее Элкоув, а затем исчезли. Поскольку письменных свидетельств они не оставили, причина, по которой они ушли отсюда, так и не разгадана, давая пищу для воображения. Глядя на их рисунки, заходя в их дома и сады, стоя на кучах хлама, я чувствую связь с коренными первопроходцами, заселявшими эти каньоны давным-давно.

Выкарабкавшись на открытое плоскогорье, я сразу получаю сильный шлепок ветра по лицу и ловлю себя на том, что жду не дождусь последнего участка пути — похода по каньону Хорсшу. Мне не терпится скрыться от этого мерзкого ветра.