Арон Ральстон - 127 часов. Между молотом и наковальней

Вслед за этим душком мозг ошарашивает осознание: что бы там ни происходило в моей руке, вскоре оно доберется до предплечья, если еще не добралось. Я не знаю и знать не хочу, что это — гангрена или какая другая пакость, но понимаю, что это отравляет мне тело. В дикой ярости я бросаюсь вперед, пытаясь вырвать руку из каменных наручников. Никогда в жизни я ничего не хотел так сильно, как сейчас хочу любым способом избавиться от этого разлагающегося придатка.

Я не хочу его.

Это больше не часть меня.

Это отбросы.

Выбрось ее, Арон. Избавься от нее.

Я мечусь туда-сюда, вперед-назад, вверх-вниз, вниз-вверх, я ору, испытывая лютую ненависть к руке, бьюсь о стенки каньона, теряю остатки самообладания, которое так тщательно пытался сохранять все это время. И вдруг замечаю, что правая рука неестественно изгибается, придавленная непоколебимой тяжестью каменной пробки. Я прозреваю. Мой припадок вмиг пресечен оглушительным торжеством Божественного вмешательства.

Если я выкручу руку как следует — сломаю кости предплечья.

Так брусок ломают в верстачных тисках; я могу согнуть эту чертову руку, и кости лопнут и развалятся!

Святый Боже, Арон! Вот оно! Вот оно! ВОТ, ТВОЮ МАТЬ, ОНО!

Я поспешно сметаю все с камня, стараясь держать голову прямо. Ни малейших колебаний — во власти откровения, я едва осознаю, что собираюсь сделать. Я на автопилоте и не контролирую происходящее. Не проходит и минуты, как я съеживаюсь под камнем, но мне не удается опуститься настолько, чтобы выгнуть руку — мешает давление на пояс. Я выстегиваю обвязку из петли, закрепленной на якоре, и всем своим весом давлю вниз так сильно, как только могу, задницей почти касаясь камней на дне каньона. Левую руку просовываю под валун и начинаю давить. Сильнее. Сильнее. СИЛЬНЕЕ! Я хочу максимально нагрузить свою лучевую кость. Медленно сгибаю руку вниз и влево… Ба-бах! Эхо, как от приглушенного выстрела, разлетается по каньону Блю-Джон, вверх и вниз. Я не произношу ни слова, но протягиваю руку, чтобы потрогать свое предплечье — в верхней части запястья вырастает огромная шишка. Я отстраняюсь от каменной пробки, снова опускаюсь, воспроизводя позу, в которой только что был, и чувствую зазор между острыми зазубренными краями аккуратно сломанной кости.

Не останавливаясь, молча, я наклоняюсь над каменной пробкой с одной только ясной целью в мозгу. Скользя кроссовками, упертыми в стенки каньона, я отталкиваюсь ногами и левой ладонью хватаюсь за обратную сторону пробки, тяну сильнее, со всей свирепостью, на которую только способен. Сильнее. Сильнее. СИЛЬНЕЕ! И второй выстрел возвещает о конце жизни моей локтевой кости.

Вспотевший, ликующий, я снова касаюсь правой руки пятью сантиметрами ниже кисти, отвожу правое плечо в сторону от камня. Обе кости раскололись примерно в одном месте. Локтевая, может быть, на полтора сантиметра ближе к локтю, чем лучевая. Вращая предплечье, как вал внутри кожуха, я получаю оси движения, совершенно не зависящие от рабства каменных тисков.

Переполненный возбуждением, я торопливо пускаю в ход более короткое и острое из лезвий своего мультитула. В спешке пропуская этап отрепетированного наложения жгута, я помещаю острый кончик ножа между двумя синими венами. Давлю на ножик и смотрю, как кожа растягивается, пока лезвие не прорывает ее и нож не уходит вовнутрь по рукоятку. Меня обжигает дикая боль, но я знаю, что дело только начинается.

Бросив взгляд на часы — 10:32 утра, — я подбадриваю себя: «Такие дела, Арон. Назад пути нет».

Забудем все эти мои заявления о том, что ампутация не более чем медленное самоубийство. Я движусь вперед на волне эмоций. Понимая, что альтернатива — это ожидание медленной, но верной кончины, я предпочитаю под угрозой смерти действовать. Рука, исчезающая в каменной перчатке, выглядит дико, и настолько же прекрасным кажется мне то, что я нашел способ ее ампутировать.

Первым делом нужно отделить и рассечь максимальное количество кожи на внутренней части моего предплечья, постаравшись при этом не порвать ни одну из вен, похожих на макаронины и расположенных слишком близко к коже. Проделав достаточно большую дыру сантиметрах в десяти ниже кисти, я моментально вынимаю нож, зажимаю рукоятку в зубах и засовываю в разрез сначала указательный, а потом и большой палец левой руки, затем исследую то, что вокруг. Перебирая странные и незнакомые ткани, пытаюсь в уме составить что-то вроде карты внутренностей своей руки. Я чувствую связки мышц и за ними две пары чисто сломанных, но зазубренных обломков кости. Повернув правое предплечье так, будто хочу развернуть правую ладонь кверху, я чувствую, что концы внутренней кости свободно вращаются относительно жестко закрепленных участков. Мне больно, но этого движения я не мог сделать с субботы, и меня вдохновляет то, что вскоре я наконец-то избавлюсь от оставшейся части моей раздавленной мертвой руки — это только вопрос времени.