Кристиан Паризо - Модильяни

Погребение Модильяни выглядело внушительно. Его родные не присутствовали: Италия все еще находилась в состоянии войны и они не смогли получить паспорта. Сбор денег на похороны организовал Моисей Кислинг, и друзья покойного скинулись, чтобы оплатить их.

Несколько лет спустя после кончины Амедео Маргерита напишет издателю Джованни Шейвиллеру, умоляя его опровергнуть нелепый слух, стоивший стольких слез ее бедной матери: якобы семейство Модильяни после его смерти бросило беднягу на произвол судьбы:

«И вы, господин Шейвиллер, вы тоже повторяете эту напраслину, которая у всех на устах: что, если бы не Кислинг, заплативший за место на Пер-Лашез, его зарыли бы в общей яме. Это было правдой только в первые дни после его смерти. Бедный Дэдо умер менее чем через три месяца после перемирия, тогда выправить паспорт для выезда за границу все еще было страшно трудно».

Для Италии в отличие от Франции война в 1918-м еще не закончилась. Итальянское перемирие с Германией подписали 28 июня 1919-го, но на других фронтах война тянулась до ноября.

Во вторник 27 января больше тысячи человек в волнующем молчании следовали за похоронными дрогами, запряженными четверкой вороных. Здесь были все друзья Модильяни: Макс Жакоб, Андре Сальмон, Моисей Кислинг, Хаим Сутин, Константин Бранкузи, Ортис де Сарате, Джино Северини, Леопольд Сюрваж, Жак Липшиц, Андре Дерен, Фернан Леже, Андре Юттер, Сюзанна Валадон, Морис Утрилло, Кес Ван Донген, Морис де Вламинк, Фуджита, несчастная Симона Тиру, натурщицы и еще множество народа. Увидев, что полиция, давая дорогу кортежу, перекрыла движение на перекрестке, Пабло Пикассо шепнул на ухо Франсису Карко:

— Гляди, теперь он отомщен.

А Леон Инденбаум сказал:

— В сущности, Модильяни покончил с собой.

Леопольд Зборовский в молчании раздумывал о том, как незадолго до смерти Амедео говорил ему: «Не беспокойтесь. В лице Сутина я вам оставляю гения».

А Ортис де Сарате вдруг понял смысл фразы Амедео, которую поначалу принял за бред, потому что ее смысл ускользнул от него: «Мы соединились для вечной радости».

На Пер-Лашез сошлись весь Монмартр и весь Монпарнас, вплоть до гарсонов, так часто выставлявших его за порог своих заведений. Его друзья, враги, почитатели — все были здесь. «Как много цветов! Война кончилась, и нам, видевшим столько смертей, не хотелось, чтобы все выглядело убого», — скажет потом Шанталь Кенвиль.

А Люнии Чеховской в Париже не было. Она узнает печальную новость только в сентябре 1920-го.

В самый день похорон Модильяни в галерее Девамбез на площади Сент-Огюстен, где заправлял тесть Жоржа Шерона, выставили двадцать картин Модильяни. Относились ли они к тому краткому периоду, когда Амедео был связан с Шероном? Или это Зборовский, предчувствуя кончину Амедео, предложил их галеристу? Этого никто не знает. В истории Амедео Модильяни множество пробелов, да и разных баек о нем рассказывали массу. Какие из этих эпизодов нужно принять на веру, чтобы понять его жизнь? Даже среди ближайших друзей, тех, кто знал Амедео и бывал у него дома, не найдешь ни единого, кто мог бы сказать, каковы были его подлинные устремления, самые потаенные желания, последние, самые заветные помыслы. Так творится легенда.

Как свидетельствует Шанталь Кенвиль, похороны Жаннетты совсем не походили на торжественные проводы того, кого она так боготворила. Ее родители никого не пожелали видеть. Церемонию назначили на восемь утра, но кое-кому все же удалось о ней проведать. Под серым холодным небом вслед за жалкими дрогами проделали нескончаемый путь до кладбища Банье в одном такси Зборовский, Кислинг, Андре Сальмон и их жены, в другом — родители и брат Жанны, Ханна Орлова и сама рассказавшая об этом Шанталь.

Лишь год спустя Джузеппе Эмануэле Модильяни и Жанне Леже благодаря совместным настойчивым усилиям удалось убедить семейство Эбютерн, чтобы прах Жанны был перенесен на Пер-Лашез и упокоился в одной могиле с любимым. Над Амедео Модильяни и его подругой установили простой камень, прямоугольный и белый. На памятной табличке выгравировано по-итальянски:

Зборовские продолжали печься о маленькой Джованне. 31 января 1920 года в очень длинном письме к Джузеппе Эмануэле Збо пишет: