Владимир Жухрай - Личная спецслужба Сталина

Однако поскольку никаких доказательств «шпионской» деятельности ее и Жемчужиной, кроме выколоченного «признания» Каннель, у следствия не было, замысел обвинить ее и Жемчужину в шпионаже провалился и Каннель осудили через Особое Совещание НКВД лишь к 5 годам тюремного заключения якобы за антисоветскую агитацию. Срок этот она отбыла, но была вновь арестована в 1949 г. и теперь новый следователь Комаров требует от нее в отношении Жемчужиной того же ложного «признания», какое она, под влиянием пыток, сделала в 1939 году и что у нее нет другого выхода, если она не хочет умирать в холодном карцере или быть забитой насмерть, как сделать это.

В подтверждение того, что арестованная Каннель не врет, Джуга показал Сталину копию «покаянного» письма бывшего следователя НКВД Визеля на имя Абакумова, в котором тот в феврале 1948 года признался: он вместе с Кобуловым и начальником Главного Управления НКВД Меркуловым пытался создать провокационное дело в отношении Жемчужиной и Молотова, но потерпел неудачу. Визель писал: «Этим письмом я хочу выполнить свой долг, свое намерение — довести до сведения товарища Сталина правду о «деле» Жемчужиной и засвидетельствовать, что показания в отношении верного соратника товарища Сталина товарища Молотова сфальсифицированы. Это истина, ибо я лично участвовал в этой фальсификации. Товарищ министр! Любой преступник имеет право быть выслушанным. Я прошу только об этом: доложить мое письмо товарищу Сталину и дать мне возможность дать показания следственным органам МГБ и привести все доказательные факты, которыми я располагаю».

Абакумов положил письмо Визеля под сукно. Однако оно вместе с докладом генерала Джуги сыграло свою роль.

Готовившийся открытый судебный процесс по делу «буржуазных националистов», во главе которых якобы стояла жена первого заместителя председателя Совета Министров СССР Молотова Полина Жемчужина не состоялся. Абакумов был вынужден арестованных по делу Жемчужиной «националистов» тайно осудить при помощи Особого совещания МГБ СССР. «Громкого» процесса не получилось.

После осуждения ее родственников и друзей Жемчужина по-прежнему находилась в заключении и была освобождена лишь после смерти Сталина.

Ненависть Сталина и Джуги к Жемчужиной была связана со смертью жены Сталина — Надежды Аллилуевой. Они считали, что Полина Жемчужина во многом повинна в самоубийстве жены Сталина. Что именно ее провокационные «рассказы» о Сталине во время длительной последней прогулки в Кремле с Надеждой Аллилуевой накануне ее самоубийства подтолкнули жену Сталина совершить столь трагический акт, тяжело отразившийся на Сталине. Однажды, в порыве откровенности, что для Сталина, не признававшего сентиментальности, было чрезвычайной редкостью, он сказал Джуге:

— Знаешь, до сих пор не могу прийти в себя от предательства жены, как она «выстрелила» мне в спину…

— Конечно, очень жаль, что Василий и Светлана остались сиротами, — заметил Джуга.

— Что дети, — с горечью сказал Сталин, — она никогда ими не занималась, даже в детский сад я водил их сам, не удивительно, что они ее забыли на третий день. А вот меня своим поступком она покалечила на всю жизнь. Ведь я ее любил, — с грустью добавил Сталин, — а она, в конечном итоге, оказалась в стане моих врагов.

Справившись с волнением, вызванным неприятными для него воспоминаниями, Сталин продолжил:

— Я давно заметил в жене какое-то отчуждение, но занятый по горло делами, на сон и то время не оставалось, не придавал этому значения и уж никак не думал, что она чуждый мне человек по политическим взглядам.

А началось с того, что в 1927 г. она вдруг пошла на похороны известного троцкиста Иоффе, на которые собралась вся оппортунистическая и антисоветская шпана во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым. На этих похоронах Зиновьев осмелился публично поливать грязью ее мужа, а Надя, единственная из жен членов Политбюро, присутствующая на похоронах Иоффе, стояла и спокойно слушала. Хотя бы ушла в знак протеста, что ли. Так ведь нет, не только выстояла до конца, но еще и пошла на поминки, где поношение ее мужа продолжалось.

Естественно, что по ее возвращении с поминок я сказал ей о недопустимости такого поведения со стороны жены генсека. Каюсь, сказал излишне резко. Но тогда я не знал о ее душевной болезни и все ее недостойные поступки в отношении меня объяснял плохим, своенравным характером и в какой-то мере разницей в годах и интересах. С этого момента в наших отношениях что-то разладилось.