Петр Астахов - Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка

Я стал готовиться на свободу.

Выплата денег заключенным позволяла приобрести кое-что в ларьке. Правда, денег у меня не было. Я получал в техотделе низкую оплату. В бухгалтерии все стеснялся узнать, почему мне выписывают так мало. Те, что шли на лицевой счет, я тратил на сахар, маргарин и хлеб. Остаток переводил домой — мне хотелось выказать свое доброе отношение к своим близким, которых так давно не видел и не мог помочь. В данный момент у меня не было средств на приобретение вещей. В письме написал родным о скором освобождении, но с оговоркой, что это ссылка. Куда конкретно, не знаю.

Материальное положение родителей мне было известно, и я не мог рассчитывать на их помощь. Моих личных вещей в доме не осталось, единственный костюм, оставленный дома в сорок втором, был продан. Денег на приобретение нового тоже не было. И все же я получил в лагере вещевую посылку!

Это сестра решила выслать костюм мужа. Он был велик мне, но из большого я мог переделать на себя, и время, чтобы перешить его, еще оставалось. Я договорился в мастерской, переделать пиджак и брюки. Черный в полоску костюм стал лучшим подарком к освобождению — я был в восторге. Большую сорочку я спрятал под пиджак, а туфли по размеру подошли. Вместо пальто использовал американскую куртку с капюшоном, на искусственном меху, которую получил от родных еще в Воркуте в 1947 году.

Я загорелся желанием сделать чемодан для вещей. То, что делали на заводе зэки, совсем не походило на самодельные чемоданы из фанеры. Выглядел он вполне прилично и походил на фабричный. За этой работой быстрее бежало время. До освобождения оставалось совсем немного.

Приближалось расставание и с Круповичем. Я с тревогой наблюдал за его интересом к спиртному и не решался на открытый разговор. Видимо, что-то глубоко личное толкало его к рюмке.

Я знал, что жена и дочь в блокаду оставались в Ленинграде. Жена выжила, а дочку похоронила. Тогда ей было восемь лет, а сегодня могло бы быть шестнадцать — горькая и неутешная правда пролетевшего смерча.

Всегда подтянутый и аккуратный, в Тайшете он многое растерял, и требовались время и условия, чтобы вернуть его к прежним нормам жизни.

— Знаешь, я завтра буду оперировать. Операция без общего наркоза. Хочешь посмотреть, как удаляют аппендикс? Приходи!

Мне об этом приходилось только читать. Представится ли возможность увидеть, как оперируют человека, чтобы сохранить жизнь?

На утро я пришел в операционное отделение раньше назначенного срока.

Я облачился в традиционный наряд — штаны, халат, шапочку, прикрыл рот марлевой повязкой. Ожидание операции сопровождалось стрессом, я сам почувствовал сильный жар и озноб.

Затем стали готовить к операции больного. С напряженным вниманием я следил за шприцем. Когда длинная игла пронзила тело больного, меня прошиб холодный пот. Он не проходил до конца всей процедуры. На месте инъекций появился крупный, толщиною в палец, рубец. Здесь и был сделан надрез. Я потом неоднократно слышал слово «кохер» и с тревогой наблюдал за действиями хирурга. Разрез увеличивался и обрастал зажимами. Вскоре из чрева был извлечен аппендикс.

Лицо больного не выражало признаков боли, он не видел, но слышал, что делал хирург — его закрывал экран. В тазу выросла горка окровавленных тампонов. Операция продолжалась около получаса, и когда я невольно заглянул в белый эмалированный таз, там, к удивлению, не оказалось крови. Лишь тампоны, впитавшие ее из тела больного, напоминали о происшедшем.

Легендарные сангородки ГУЛАГа представляли хирургам широкое поле деятельности. Им часто приходилось оперировать не только заключенных, но и вольнонаемное начальство. В любом лагере хорошие врачи имели особые условия. Такое же положение в Тайшете было и у Круповича. У него я мог утолить голод, получить табак, папиросы, спирт, лекарства.

С Круповичем я простился в конце февраля 1955 года, когда уезжал из Тайшета в ссылку. Я верил, что перемены в государстве принесут освобождение многим, кто остается здесь. На память оставил ему несколько акварельных открыток и адрес родителей. Амнистия 1955 года даровала свободу и ему. В начале 1956 года он возвратился в Ленинград. Я получил от него письмо и фотографию. Меня удивило место его работы. Он жил в Ленинграде, а работал в Пушкино. Писал он редко: новогодние открытки с коротким поздравительным текстом. Я не задавал ему лишних вопросов, понимал, что У него были причины быть немногословным. Потом и открыток не стало. Мои письма оставались без ответа. Куда он исчез? Он был десятого года рождения, и только чрезвычайные обстоятельства могли стать причиной смерти. Шли годы, но Крупович продолжал хранить молчание.