Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался

Когда мяч перестал звенеть, высоко прыгая от земли, я понес его к чистильщику обуви. Старый, коренастый и сутулый, он дремал на своем месте, на углу нашей улицы. Мимо него цокали подковами по булыжной мостовой извозчичьи лошади, с дребезжанием и скрежетом катились трамваи. С тех пор, как я увидел этот угол, старик всегда сидел тут.

И вот я перед чистильщиком. Он почему-то в ватнике в светлый летний день. Я протянул одной рукой яркий мяч. В другой руке зажата монетка.

– Тебе чего, мальчик? – повернулось ко мне смуглое лицо. На голове дремучие заросли кудрявых серовато-седых волос. Не длинные, с виду жесткие, будто из тонкой проволоки. Глаза большие, черные, смотрят на меня испытующе и весело блестят.

От смущения мне становится жарко и я, неправдоподобно тихо, прошу накачать воздух в мяч.

– Можно, – говорит чистильщик, – а двадцать копеек есть?

Я разжимаю кулак и показываю монету.

Старик стискивает коричневой пятерней мячик. На тыльной стороне ладони на пальцах – жесткие седые волоски. Он всаживает в мяч полую иглу и давит на присоединенную к ней резиновую грушу, как парикмахер, когда брызгает одеколоном.

Воздух шипит, я жду с нетерпением. Скоро я расстаюсь с монетой. А мяч слабоват, его можно мять пальцами.

– Можно еще надуть, чтобы покрепче…

– Нельзя, мальчик, – грустно отвечает чистильщик, – лопнет…

Его глаза больше не блестят. Я понимаю – разговор окончен.

Давно уже не цокают по нашей улице подковы лошадей. Исчезли трамваи, круглый булыжник сменил серый асфальт. А на углу сидит старый чистильщик. Он все так же кутается. Шея обмотана почему-то белым вафельным полотенцем. Седая шевелюра стала, пожалуй, побелее. Когда я вижу его, вспоминаю старый разговор. Старик по-прежнему не бросает слов на ветер.

Мой дядя очень ловко мог показывать фокусы. Иногда он с тетей приходил к нам в гости. Тетя – родная сестра моего папы, а дядя ее – муж. Тетя всегда рассказывала, будто бы я кусался, когда был маленьким. И объясняла: мол, у меня резались зубки. И она, тетя, отучила меня кусаться. Вроде я хотел укусить ее руку, но она ловко подсунула мне кусок меха. Я набрал полный рот шерсти и кусаться перестал. Не знаю, правда ли это. Я такого случая не помню. Мои родители тоже говорили, что не помнят. Но со слов тети я выучил этот рассказ наизусть. Стоит мне посмотреть на котиковый воротник и вспомнить при этом тетю, как во рту становится противно и хочется плеваться.

Тетя гладила по головкам мою младшую сестренку и меня, и говорила: «Ах, как детки выросли!» И, как вы уже знаете, рассказывала о том, как отучила меня кусаться. Ничего интересного я от нее не видел. Зато дядя… Дядя – совсем другое дело. Хотя он и не был родным братом моего отца и, женись он на ком-нибудь еще, свободно мог стать не моим дядей, – его приход в дом был одним удовольствием. Он любил подшучивать надо мной, но я не обижался. На других-то я обижался, а на него – ни в коем случае. Дядя умел показывать фокусы. Фокусы-мокусы, как он говорил. Позднее я узнал, что пишут – «фокус-покус», но, я думаю, правильнее все-таки – «фокус-мокус».

Дядя свертывал пустую бумажку от конфеты, фантик, говорил «айн, цвай, драй», что по-немецки значит «раз, два, три», и – готово дело! Неизвестно откуда в свернутой пустой бумажке оказывалась настоящая конфета. Я ее съедал. Снова «айн, цвай, драй» – сестра ела конфету. Потом, правда, мы с сестрой еще могли есть конфеты, но дяде надоедало показывать фокусы. Его торопили к столу, на столе стоял графинчик водки, а дядя, мы знали, любил выпить. Так что он менял компанию.

Дядя, если хотел, щипал мою маленькую сестренку за щечку, и в его руке получалась двухкопеечная монета или даже гривенник. Сестренка визжала и смеялась. Однажды она услышала, что мама говорит: «Надо на рынок, а денег нет». Сестренка сказала:

– Мама! Возьми деньги из меня.

– Как это из тебя? – удивилась мама.

– Как дядя, щипни и бери.

Мне нравились фокусы-мокусы, и я захотел сам научиться их показывать. Я долго просил дядю, он все отнекивался и, наконец, согласился научить меня одному фокусу. Только мне пришлось пообещать хранить тайну, чтобы не узнали другие. «Другие» – для меня были товарищи-соседи. Зачем же открывать им секрет? Гораздо лучше самому показать им фокус-мокус.

Ребята жили этажом выше в коммунальной квартире. Может быть, взрослые из этой квартиры завидовали нашим родителям, жившим в маленькой, но отдельной квартире. Но мы с сестренкой завидовали ребятам из коммунальной квартиры сильнее. Их было много, а нас только двое. В длинном коридоре коммунальной квартиры ребята постоянно бегали, возились, визжали. А в одной комнате там жил студент. Он говорил, что шум в коридоре мешает ему заниматься. Он выскакивал из комнаты и, расставив руки, пытался поймать кого-нибудь из нас. Все с криком разбегались. Студент делал огромный шаг, останавливался и обещал, если поймает, отрубить уши.